Его самого и его дам перестали пускать в гостиницу, где они обретались раньше. Не знаю уж, что там произошло и кто кому что-то недоплатил… Но так или иначе, однажды вечером к нам явилась какая-то незнакомка, сняла комнату и села поужинать одна за маленьким столиком, который Мариэтта накрыла ей в столовой… Это была довольно миловидная женщина, очень строго одетая и гораздо более ухоженная, чем кто-либо из тех путешественниц, что останавливались у нас иногда на день-два. Однако, расплачиваясь у кассы, она сообщила мне сведения о себе, в которых довольно явственно прозвучало кокетство вполне определенного рода.
— Без профессии, так, кажется, пишут? — попросила она меня записать.
— Хорошо, мадам, — ответила моя мать и добавила: — Вы здесь надолго?
— Думаю, да, — прожурчала незнакомка.
Она поднялась в свой номер, спустилась оттуда через несколько минут и вышла, не привлекая ничьего внимания… Где провела она ночь? Гуляла? Я догадывался… Однако каково же было мое удивление, когда на другой день я увидел эту женщину в гостинице в сопровождении секретаря суда.
Моя мать приняла их холодно. Но секретарь отвел ее в сторону, и все устроилось как нельзя лучше, о чем я не без огорчения догадался, услышав указание хозяйки:
— Антуанетта, растопите камин в комнате мадам!
— Хорошенько растопите, — позволил себе уточнить секретарь.
Я еще никогда не видел его так близко. Усы, топорщась, перечеркивали его лицо. Глаза, обрамленные толстыми веками, слегка вылезшие из орбит, и весьма неприятный нос, слишком длинный, расплющенный внизу и красный — от холода и, подумалось мне, еще от невоздержанности. Это был мускулистый верзила лет сорока, со смуглой кожей, густыми, постриженными ежиком волосами и — я это тут же угадал — до смешного гордый, несмотря на внешнее добродушие, своими ступнями, слишком маленькими для его огромного роста.
Мое отвращение к нему после этого осмотра только усилилось.
— Вот, — сказал он, указывая на меня, — очень серьезный молодой человек.
— Да, конечно, — согласилась моя мать, — конечно.
Это мой сын… Клод!
— Вы готовите его к коммерческой деятельности?
— Я не знаю. Да он сам еще не знает… Ну, Клод, ответь же сам… Это будет зависеть от того, как он сдаст экзамен на бакалавра.
— Сдаст, тут не может быть никакого сомнения. Когда это ему предстоит?
— В будущем году, — через силу выдавил я.
И чего он лезет с расспросами? Я был взбешен этим вторжением в мои личные дела, и мне стало стыдно оттого, что я не могу от них уйти, как мне бы того хотелось. Что, теперь этот чужак начнет всем здесь заправлять? Я видел, что он явно не прочь. Он говорил. Он расспрашивал мою мать, расхваливал гостиницу, интересовался обслуживанием… Одним словом, за два дня он узнал тысячу вещей, которые другой открыл бы для себя разве что за несколько недель.
