Я знал (в провинции все в конце концов становится известным), что секретарь суда, чью несносную настойчивость не обескураживали отказы Мариэтты, привозил женщин из Тулузы, и те жили день-два в другом отеле, без счету тратя деньги. Я сам видел, как эти женщины выходят из поезда. Их манеры казались мне скандальными. К тому же я был уверен, что они приезжают в наш городок исключительно для того, чтобы позаниматься своей специфической профессией. Какое они находили в этом удовольствие? Это меня весьма занимало. Потом я начинал думать о Мариэтте, и мысль о том, что тот, ради кого часто две, а то и три женщины встречались в одной комнате, смеет надеяться соблазнить мою любовницу, вызывала у меня глубокое отвращение, и я ужасно от этого страдал.
Однако любопытство, пересиливавшее отвращение, и странное уважение к человеку, чьи пороки представлялись мне загадочными, побудили меня задаться вопросом — какое удовольствие он может находить, общаясь не с одной, а одновременно с тремя женщинами. Мне не приходило в голову, что одной может быть недостаточно — противоположное казалось унизительным. Однако я снова и снова мысленно возвращался к этому вопросу, изобретая разные причудливые ситуации и давая волю своей фантазии, а Мариэтта, которой я открылся, стала подмешивать в наши отношения такую пикантную чувственность созданных моим воображением картин, что, как мне казалось, я обретал с ней совершенно новое счастье.
Вот таким образом мне постепенно удалось отучить мою любовницу от ее изначальных вкусов и привычек, и я, сам того не желая, сделал ее другой, нежели она была раньше. Бедняжка, быть может, даже не отдавала себе в этом отчета. Однако ее внешний вид теперь не выдавал в ней крестьянку: она стала покупать себе флаконы духов, ленты, пудру… больше уделять внимания своему туалету, тщательнее причесываться. Мне не на что было жаловаться… И все же меня не оставляло беспокойство, как бы кто-нибудь не заметил этого, так как моя мать не стала бы терпеть, чтобы одна из ее служанок вдруг позволила себе скомпрометировать добрую репутацию ее заведения.
Вот уже восемь месяцев Мариэтта принадлежала мне… восемь месяцев, в течение которых никто еще не смел предположить, что она была в доме не только прислугой. Мне должно было вот-вот исполниться шестнадцать лет. Приближалась зима… Ах, провинция с ее затянутым облаками небом, с ее дождями, с ее освещенными лавочками, с ее черными, пустынными улицами!.. Мне вдруг показалось, что Мариэтта слишком часто выходит из дому.
