Когда ко мне вернулась способность воспринимать окружающее и я осознал, что произошло, я испытал потрясение, и у меня было только одно желание — убежать. Но Мариэтта, словно ничего не замечая, удержала меня, и так нежно, что я машинально откликнулся на ее ласки… Мною овладело странное волнение. Мое сердце сжалось от стыда и признательности, которые впоследствии я уже больше никогда с ней не испытывал: она настолько безоглядно предавалась собственному удовольствию, что уничтожала на корню все мои душевные порывы.
Чья тут вина? И почему Мариэтта вместо того, чтобы ответить на мою еще неловкую нежность, употребила все свои силы на то, чтобы разжечь во мне повторное влечение? Я могу об этом только пожалеть, ибо подобное отсутствие деликатности помешало мне увидеть в Мариэтте что-то еще, кроме самки, озабоченной исключительно удовлетворением своих самых низменных инстинктов. Эти слепые животные инстинкты были в ней чрезвычайно сильны, и Мариэтта проявляла их без малейшего стыда, ничуть не догадываясь, что они могут покоробить человека с другими склонностями и вкусами.
Прошло много дней, на протяжении которых я находился во власти таких мыслей, что, сумей Мариэтта их прочесть, они бы никак не обрадовали ее. Однако сталкиваясь с ней в коридорах и на лестницах, позволяя ей обслуживать себя, встречая ее пристальный взгляд в самые неожиданные моменты, я невольно чувствовал, что меня снова тянет к ней. Уже и сны мои стали наполняться ее присутствием. Просыпаясь, я искал ее рядом с собой, словно она и в самом деле могла бы лежать возле меня. Я звал ее. Я пробовал не принимать во внимание мой первый опыт. Я забывал про свои разочарования… и вскоре не без помощи иллюзий и некоторой временной дистанции я без труда начинал видеть свою любовницу в таком обличье, какое меня устраивало.
Тот, кто не испытывал подобных слабостей, незнаком с одним из наиболее верных средств соблазна, которое женщина пускает в ход, воздействуя на наше воображение, порой совершенно невольно. Так что я очень скоро проникся убеждением, что Мариэтта заслуживает того, чтобы быть любимой, и теперь у меня уже не было иного желания, кроме как назначить ей второе свидание… потом, на следующий день — третье, и еще одно, и так каждую ночь, до тех пор, пока привычка не стала у меня настолько сильной, что я больше не мог обходиться без Мариэтты.
И только тогда я понял ее подлинную натуру, но это отнюдь не оттолкнуло меня от Мариэтты, а, напротив, вернуло ей былое очарование. Странная непоследовательность! Но я об этом не думал. К тому времени все мои мысли были всецело заняты Мариэттой. Я грезил ею. Я заново переживал все наши ночи. Какой меня сжигал огонь! С каким нетерпением всего через час после того, как мы расставались, мне вновь хотелось ее увидеть! Из-за этого у меня пропал аппетит. Меня бросало то в жар, то в холод. Я шел в коллеж. И тут же возвращался домой. Ах нет, если кто и слонялся в те дни по улицам, то уж только не я. Я торопился вернуться, чтобы снова увидеть ее и как бы между прочим невинно спросить у нее в присутствии остальных слуг: «Мама дома?..» От ее ответа зависело мое счастье. Мариэтте достаточно было сказать только одно слово. Если это было слово «да», то я уходил подавленный. А если «нет», то, согласно уговору, я осторожно спускался в подвал, куда она приходила чуть позже.
