Анна вздрогнула, и карандаш едва не выпал из ее пальцев. Опять этот взгляд! Всепроникающий, пронзающий насквозь, источающий ненависть. Катя ни разу не улыбнулась ребенку, не взяла на руки новорожденную, которую хотели подержать все жители стойбища от мала до велика. Кроме Кати. Она была безучастна, равнодушна, и голос ее всегда был ровным, тихим.
Катя молча взяла правую руку Анны, раздвинула пальцы и пощупала мозоль на сгибе указательного пальца правой руки.
— Видишь? — произнесла она ровным, бесстрастным голосом. — Мозоль-то у тебя от карандаша, а не от иглы и кроильного ножа. И поэтому ты никогда не станешь настоящей чаучуванской женщиной!
— Я давно стала ею, — неожиданно резко, несмотря на свою давнюю решимость не ссориться с Катей, ответила Анна. — У меня есть дитя.
— Очень уж беленькая, — притворно-сочувственно вздохнула Катя. — Такие в тундре не выживают.
— Не говори так! Не смей! — оборвала ее Анна.
Танат еще не вернулся в супружеский полог и спал в отчем вместе с родителями и Катей. С весенними днями, когда пастьба стала полегче, Ринто чаще стал караулить стадо, давая сыновьям больше времени побыть с семьями: на носу очередная страда — отел, когда уже никому не будет ни минуты отдыха.
Часто среди ночи Танат просыпался от настойчивых ласк Кати и не мог удержать себя. Она любила молча, неистово, даже после изнурительных ласк удерживая мужа в крепких объятиях.
В последние дни, точнее ночи, Танат несколько охладел к Кате и, бывало, как она ни старалась, оставался холоден и недвижим, как ободранный олень. Даже его всегда горячая кожа покрывалась странным прохладным потом, и он, насколько позволял тесный полог, отодвигался подальше от Кати.
Когда из общего стада отделили плодовых важенок и погнали в уютную, прикрытую от весенних ураганов долину Рогатых баранов, Катя поняла, что забеременела. Она призналась в этом только матери, наказав ничего никому не говорить. Внешне она не изменилась, но стала оживленнее, ее голосок будил всех в яранге утренними песнями. Но главная перемена произошла по отношению к новорожденной: она взяла на руки маленькую Тутынэ и улыбнулась ей! Эти перемены в Кате все отнесли на счет общего весеннего настроения и ожидания первых телят.
— А у тебя есть своя песня? — спросила Катя Анну, но та ответила уклончиво:
— Я знаю много песен…
— А собственная, как у Тутынэ, есть?
— У нас не принято иметь личную песню.
Катя улыбнулась:
— Вот видишь? У тебя даже собственной песни нет, а называешь себя настоящей чаучуванау. Хочешь, я спою тебе мою личную песню?
