С некоторых пор Анна перестала допускать мужа до себя. В этот вечер, после того, как была выслушана последняя часть долгого рассказа о добром великане Пичвучине, Анна, забравшись в свой супружеский полог, резко отодвинулась от прижавшегося к ней мужа и тихо прошептала по-русски:
— Ты можешь повредить ребенку.
— Но я люблю, когда ты совсем рядом, когда я слышу твое дыхание… Хорошо, можно я положу свою руку на твое плечо? Мне так приятно. Раньше ты ничего не имела против.
— Ты же взрослый человек, должен понимать, что я женщина беременная. Ты должен быть со мной осторожен. Пододвинься к Кате, вон сколько места около нее.
— Но я хочу спать с тобой, а не с Катей. Это для меня невозможно.
— Рано или поздно, но тебе придется это сделать.
— Я даже представить это не могу. Почему ты меня так мучаешь, словно я стал для тебя чужим человеком?
— Ты не стал для меня чужим человеком. Я тебя по-прежнему люблю. Но здесь, в яранге, как ты сам понимаешь, другие обычаи и другие законы. То, что ты знаешь о любви между мужчиной и женщиной, ты узнал только из книг, а собственного, здешнего опыта у тебя не было.
Танат был в отчаянии. Ему казалось, что за спиной, на том месте, где лежит Катя, — костер пылающих чувств, раскаленное вместилище любви и ненависти. Он уже боялся засыпать, опасаясь во сне приблизиться к Кате и оказаться в ее объятиях. Он осторожно переворачивался на постели, остерегаясь ненароком коснуться тела своей второй жены. Среди ночи вдруг просыпался, лихорадочно соображая, в каком месте находится, кто лежит рядом так близко к нему, чье дыхание смешивается с его дыханием. Иногда трудно было сразу найти себя. Несколько раз он обнаруживал, что в его объятиях лежит Катя. Танат это узнавал по тому, как она лежала тихо, почти не дыша, только жар в ее теле выдавал волнение. И тогда он резко отодвигался от нее, тесно приникал к Анне, будил ее, и она вполголоса ворчала и просила его отодвинуться от ее огромного живота. Воспаленный разум, ночные метания, страх за себя гнали Таната из яранги, и он старался большую часть времени проводить в оленьем стаде к великой радости старшего брата. Но приходило время, надо было возвращаться домой, менять промокшую одежду, поесть горячего, выспаться, отдохнуть. Было бы лето, можно было бы и не уходить от оленей, тем более в стойбище имелась небольшая брезентовая палатка, купленная отцом во время последнего путешествия в Америку. Но и теперь Танат ухитрялся прихватывать несколько часов сна возле оленьего стада. Главное, не впасть в глубокое забытье, тогда можно и не проснуться, навсегда уйти в заоблачное Безмолвие, в окрестности Полярной Звезды, куда уходят из жизни.
