Если я попытаюсь определить «добро» как Х – и этим Х может быть, любовь, свобода, счастье или разум мы столкнемся с той проблемой, что любой Х может соответствовать этому добру в большей или меньшей степени. Один из самых многообещающих кандидатов на роль добра – любовь, но одной любви недостаточно. Добро должно быть также связано со справедливостью, в отличие от любви. Любовь не беспристрастна – она избирательна. Можно сказать, избирательность является одной из добродетелей любви, поскольку без избирательности и любви бы не было. Однако добро мы избирательным не считаем, оно для всех. Разумеется, любовь может быть – и чаще всего является – добром, но она может также противоречить добру. Та всеобъемлющая любовь, которую мы находим у Франциска Ассизского, едва ли может причинить кому-то вред, но такова любовь святого, а не простого смертного. Таким образом, любовь нельзя приравнять к добру, ведь очень много зла происходит именно из-за любви – к самому себе, к ближнему или к абстрактному идеалу. Аналогичные аргументы можно применить и к остальным кандидатам на роль добра: свободу можно использовать самым разрушительным образом, стремление к счастью может иметь ужасные последствия как для самого искателя, так и для его окружения, разум может изобрести геноцид и т. д. Еще один вариант – приравнять добро к Божьей воле. Платон обсуждает эту возможность в диалоге «Евтифрон». Хочет ли Господь чего-то потому, что оно является добром, или нечто является добром потому, что этого хочет Господь? Платон делает вывод в пользу первого варианта. Впрочем, прибегая к Богу для решения этого вопроса, мы все равно ничего не достигнем, потому что всегда можно усомниться, действительно ли хорошо то, чего хочет Бог – невозможно не задуматься об этом, читая Книгу Иова. И если кто-то утверждает, что то, чего хочет Бог, по определению хорошо, он просто-напросто выводит дискуссию о добре за пределы рациональной дискуссии, а следовательно, и сам оказывается за ее пределами. Как бы то ни было, я считаю, что в попытках идентифицировать добро с любым другим качеством мы очень быстро столкнемся с трудностями.
Мне кажется, что, рассуждая об этом сегодня, было бы неплохо обратиться к античной философии этики. Она может сказать современному человеку гораздо больше, чем, этика Канта, хотя Кант жил ближе к нашему времени. Все дело в том, что античная этика в значительной степени была этикой самореализации, а это очень близко человеку эпохи романтизма или постромантизма. Во времена, когда каждый стремится как можно лучше реализовать себя, мало кто задумывается о том, что представляет это «я», которое мы так хотим реализовать. Именно этот вопрос лежит в основе античной этики, и именно так его формулирует Аристотель. Вопрос о том, какое «я» мне нужно реализовать, равнозначен вопросу «Как мне следует жить?» Этот вопрос вызовет у большинства современных философов дискомфорт, поскольку он увлекает нас в область науки о мудрости и уводит от конструирования понятий, которому мы обучались.
