Мы воспринимали эти лекции и бесконечные вскакивания как детскую игру, весело улыбались и подмигивали друг другу, не думая о том, что все это — лишь предыстория тех кровавых событий, перед которыми уже стояло наше поколение.
На действительную военную службу меня призвали весной 1940 года. Лето я, как всегда, провел в Хевизе, а на осень устроился на работу в Будапеште в одном из ночных увеселительных заведений. В конце ноября 1940 года моя старшая сестра Мария прислала телеграмму, в которой сообщала, что на мое имя в Дьёрвар пришла повестка явиться 2 декабря на военную службу.
Получив это сообщение, я посоветовал родным возвратить повестку волостному писарю и сказать, чтобы он переслал ее в Будапешт, где я был прописан. Они так и сделали.
Я же в это время официально выписался из будапештской квартиры, уволился с работы и вернулся в отчий дом в Дьёрвар, надеясь, что, пока сработает военно-бюрократическая машина, пройдет не менее двух недель. И действительно, я не ошибся. Прошел почти месяц, мы уже готовились к встрече Нового года, когда моя повестка, возвратившись из Будапешта, дошла до меня в Дьёрвар.
Тогдашний волостной писарь, ярый шовинист, посылая повестку, сопроводил ее наказом, чтобы я, во избежание нежелательных последствий, не вздумал опоздать к месту явки хотя бы на час. С болью в сердце простился я с родными, упаковал свой походный мешок, сел на вечерний поезд и в самый канун Нового года отправился в Мошонмадьяровар, к месту службы в саперной части.
В начале апреля 1942 года я возвратился из Дьёрвара, где был в увольнении, в свою часть в Херень. Уже тогда я знал, что скоро нас отправят на фронт, не была известна только точная дата. Поэтому я решил, что лучше проститься с родными дома, чем на станции, в Сомбатхее.
Со слезами на глазах прощалась со мной мама, и я еще долго не мог забыть ее беспокойного взгляда. Много раз хоженной дорогой шел я на станцию, испытывая горестное чувство. Мысленно прощался с нашим краем, где прошло мое детство. После хутора Уймайор до самой станции простиралось жнивье, где паслось стадо овец. Еще издали я услышал перезвон их колокольчиков, громкий лай пастушьих собак. А вскоре показался и сам пастух дядюшка Ар. Он, словно изваяние, стоял на краю канавы, ко мне спиной, опершись на свою пастушью палку, вперив взгляд в туманную даль.
— Бог в помощь, дядюшка Ар. На фронт еду! — крикнул я ему, стараясь придать своему голосу как можно больше веселости.
