Примеру Хведурели последовали водители остальных машин. Вскоре от пробки внизу не осталось и следа. Секрет приема Хведурели, как он тут же мне объяснил, заключался в том, что мощность машины при заднем ходе намного превышает обычную.
Мы с ним едва успели перекинуться несколькими словами — оба очень спешили, надо было, говоря языком артиллеристов, сопровождать пехоту «огнем и колесами».
После того я опять надолго потерял его из виду. Правда, краем уха слышал, что он участвовал в освобождении Прибалтики, затем воевал в Восточной Пруссии.
Война была уж давно окончена, когда поздней осенью сорок шестого года меня, в ту пору офицера штаба Закавказского военного округа, направили в один из глухих уголков Азербайджана инспектировать артиллерийские учения, которые готовились провести на побережье Каспийского моря.
Я прибыл ранним утром. Небо было затянуто лохматыми тучами. С моря дул пронизывающий ветер.
Глазам моим предстала безотрадная, однообразная местность, похожая на пустыню. Песок, песок, песок, ни деревца, ни кустика, ни травинки.
А еще дальше простирались свинцово-серые воды Каспия. Мелкие белогривые волны косматили его поверхность; точно так бывает на Куре, когда ветер дует против течения.
Осматриваясь, я заметил рассеянные по этой пустыне небольшие строения с плоскими кровлями и белеными стенами.
Зная, что в такую рань в штабе еще никого не будет, я решил немного прогуляться по берегу, потом пойти позавтракать и уже после этого повидаться с начальником учебных сборов.
С моря несло запахом гниющих водорослей и нефти. Сердитое море, тошнотворный запах, унылый берег, неприветливое хмурое небо как-то сразу испортили мне настроение, навеяли грусть, нагнали скуку.
У моря оставался я недолго — унылая местность, невыносимая вонь заставили меня поспешно ретироваться.
Язык, говорят, до Киева доведет, довел он и меня до военторговской столовой. Это было сиротливо стоявшее одноэтажное здание с запыленными окнами и кусками облезлой фанеры, вставленной вместо стекол.
«Для офицеров», — гласила вкривь и вкось намалеванная синей краской надпись на двери.
Перед столовой расположилась целая свора бездомных собак. Сидя на задних лапах, бедняги неотрывно глядели на дверь.
Смуглая буфетчица, с пышным бюстом и черными, как смоль, волосами, одетая в грязный белый халат, отвесила мне двести граммов черствого хлеба и кусочек сыра, налила стакан мутного чаю и с любезной улыбкой извинилась: больше, мол, у нас ничего нет.
