Вельбот обогнул слегка выдающийся в море мыс Кытрыткын, проплыл мимо грузового причала и мягко ткнулся носом о галечный берег залива Кытрын, напротив корпусов районной больницы.
Встречающих было всего несколько человек, не считая уже примелькавшихся пограничников, и среди них Роберт увидел с забившимся сердцем Антонину Тамирак.
Василий Ямрон относился к Антонине как к родной дочери и, даже по сравнению с младшими, особенно выделял ее и баловал. Девочка с малолетства отличалась красотой, и Ямрон надеялся на то, что она получит хорошее образование и, возможно, даже станет учительницей. Сам Василий Иванович закончил Въэнское педагогическое училище в начале пятидесятых, а в те годы для эскимоса из Нувукана это было величайшим достижением. И Ямрон решил устроить свою жизнь по образу и подобию приезжих русских. Прежде всего он запретил говорить в семье на родном языке, изгнал из меню местные продукты и снисходил до моржового и нерпичьего мяса, только если в магазине уже кончалась тушенка или привозная новозеландская баранина. Ямрон много читал, отдавая предпочтение русским классикам. Антонина, еще не умея читать, уже знала наизусть несколько стихотворений Пушкина.
Ей было лет пятнадцать, когда в голове учителя Ямрона произошел какой-то переворот. Это как раз совпало с его выходом на пенсию. Он вдруг велел всем в доме говорить только по-эскимосски, начал есть моржовое и нерпичье мясо, а жену по осени заставлял ходить в тундру собирать коренья и квасить на зиму листья золотого корня и других съедобных растений. Зимой вместо пальто демонстративно носил кухлянку, а летом, в сырую погоду, надевал невесть каким образом сохранившийся плащ из моржовых кишок. Поскольку Ямрон выделялся среди серой чиновничьей толпы районного центра своим экзотическим одеянием, он стал непременным и желанным героем передач центрального телевидения и раз даже попал в программу японского телевидения «Эн-Эйч-Кэй». Он не упускал случая выступить на митингах и собраниях и говорил только на родном языке, отказываясь переводить. Этим он сильно смущал кагэбешников, от которых ускользала суть антисоветских высказываний бывшего учителя. А он говорил весьма обидные для советской власти слова, обличал местное начальство, погрязшее в стяжательстве, критиковал советские законы, называя их колониальными. Особенно доставалось землякам, достигшим руководящих высот. В свое время от него натерпелся местный выдвиженец Пэлят. Будучи первым секретарем райкома. Пэлят пуще всех вышестоящих контролеров боялся острого языка Василия Ивановича. Кем только не называл его старый учитель: предателем чукотского народа, врагом малых народов, жополизом Коммунистической партии. Особенно обидным было последнее прозвище. И в ответ на это Пэлят назвал старого учителя диссидентом, сравнив его с академиком Сахаровым. Потом Пэлята перевели в Анадырь, избрали депутатом последнего Верховного Совета, но каждый раз, приезжая к Кытрын, он с внутренним трепетом ожидал встречи со старым эскимосским учителем. Узнав о его смерти, Пэлят вдруг почувствовал странное облегчение и устыдился.
