Разумеется, такое положение не могло продолжаться бесконечно. В КГБ появились сотрудники, знающие местные языки. Пришлось Михаилу Меленскому несколько умерить свой критический запал, а потом вообще уйти из радио и агитбригады.
Эти изменения в его судьбе совпали с началом перестройки.
Почти год он просидел без постоянного занятия, пробавляясь случайными заработками. Он не голодал, даже ухитрялся при этом помогать своим двум сыновьям, уехавшим учиться на материк. Он ходил на охоту, почти всегда возвращался с добычей, летом рыбачил в бухте Поутэн.
При этом оставался критиком деятельности окружной и, особенно, районной администрации, тогда еще партийной власти. Ему поручили сколотить нечто вроде артели или товарищества из нунакмунских чукчей и нувуканских эскимосов. К первой весенней охоте на моржа сумели снарядить два вельбота. Промышляли моржа в Беринговом проливе, уходили ночевать в покинутый Нувукан. Эскимосы ходили между развалин нынлю и молча плакали. Никто не раскидывал палатки на месте старых жилищ — как объяснил Меленскому старый Никуляк: это для нас уже как бы могилы. А на могилах ночевать нельзя. Ближе к середине лета новая артель почти в полном составе перебралась в бухту Поутэн. Ловили гольца, горбушу, кету, солили икру, коптили балыки, лососиные брюшки. К зиме артель «Нувукан» имела солидные запасы моржового и тюленьего мяса и жира и солидный счет в местном банке, куда сложили вырученные от продажи рыбных деликатесов и икры деньги. Районные власти удивлялись и недоумевали. Меленского попросили поделиться опытом организации труда в национальной артели.
— Люди боятся самого слова «колхоз», — ошарашил этим заявлением партийно-хозяйственный актив Михаил Меленский. — Это слово означает для многих — репрессии, рабский труд, воровство, безответственность и нищету. Как это получилось, — сам не могу понять. Казалось бы, чукчи и эскимосы с древних времен ведут совместный промысел, много делают сообща, и навыки коллективного труда у них, можно сказать, в крови… Но вот колхоз для них оказался совершенно чуждым.
— А почему?
Это спрашивал местный интеллигент, ухоженный и благообразный мужчина в безукоризненном деловом костюме, при галстуке и в начищенных ботинках, Дмитрий Иванович Франтов. Именно за внешний вид его называли интеллигентом. Франтов отвечал за санитарное состояние села, канализационное хозяйство. Всю зиму из многоэтажных домов прямо на мерзлую землю, снег и сугробы изливались нечистоты, замерзающие причудливыми и по цвету, и по виду образованиями. Весной, когда начиналось таяние, все накопившееся за долгую зиму начинало вонять. Эта вонь распространялась на большое расстояние от районного центра и доходила даже до мыса Аккани, отпугивая весеннюю нерпу. Все критические замечания в свой адрес Франтов пропускал мимо ушей, мило улыбался и тщательно поправлял галстук. Иногда осторожно тер аккуратно выбритую щеку и широко разводил руками, распространяя вокруг себя благоухание хорошего одеколона.
