Когда по субботам в Нунакмуне продавали спиртное, каждый раз случились жестокие драки. Доходило и до убийств.
И тогда Нутетеин созвал своих земляков в самый большой зал в школе, взял бубен и запел старинную песню, сохранившуюся еще с тех времен, когда предок луоравэтланов Чукотского полуострова Млемэкым переломил стрелу в знак вечного мира с айваналинами-эскимосами. Вражда на некоторое время затихла, но каждый раз заново возникала, особенно в те дни, когда нувуканцы вселялись в новые дома.
Все усилия советских властей создать в Нунакмуне образцовое селение, где бы процветала дружба народов, ни к чему не привели. Нувуканцы постепенно покидали навязанное им новое место жительства, бросали подаренные правительством новые деревянные дома. Переселялись к дальним родственникам в Улак, в бухту Гуврэль, в Въэн.
Большинство нашло новое место обитания в районном центре Кытрыне. Китобойные гарпунеры превратились в грузчиков, в лучшем случае помощников кочегаров, потому что считалось, что местный абориген не способен к регулярному труду по причине его пристрастия к спиртному.
Многие до сих пор мечтают вернуться в родной Нувукан, но власти стоят насмерть: нельзя! И уже не скрывают, что делается это в целях безопасности. Странной безопасности, когда судьба самого человека не принимается во внимание.
День уже клонился к вечеру, а программа пребывания американских туристов в Улаке даже наполовину не была выполнена. То и дело гости отвлекались, заходили в дома местных жителей, где их наскоро и обильно угощали.
Дуайта Мылыгрока и Роберта Карпентера затащил к себе Теркие, старожил Улака, прославившийся тем, что большую часть своей жизни просидел в исправительных лагерях, а в промежутках обзавелся шестью дочерьми. Болезнь ног вынуждала его сиднем сидеть в собственном доме. Но гости у него не переводились, и он почти никогда не бывал трезв. Он приходился дальним родственником покойному Атыку Мылыгроку, которого хорошо помнил по довоенным встречам, когда эскимосы с острова Иналик бывали частыми гостями в Улаке.
Когда Карпентер вошел в тесную комнату, он поразился необыкновенной чистоте и аккуратности в домике, несмотря на тесноту и многолюдье. Видимо, это объяснялось обилием девичьих рук.
Теркие, в белой рубашке, сидел на диване и широко раздвигал меха баяна.
Роберт не отказался от самогона, преподнесенного в тонкой фарфоровой чашке. Хозяин домика был навеселе, но рассуждал здраво и говорил внятно.
