А он подбегает… весь в творческом экстазе…
— Ну, в чем дело, Анна? Надо преодолеть себя… выложиться… надо через «не могу»! А как же… всем трудно!..
Я и сказала:
— Может, тебе еще и пососать?
А что? Он отпал… И вообще больше не трогал. И репетицию перенес.
Я ее спросил тогда:
— И с этим местным фольклором ты ходишь к французскому послу?
(Ее туда приглашали на приемы) И она ответила, с достоинством посмотрев на меня:
— Не бойся, мы всё умеем.
Француженкой она была стопроцентной. Только сумасшедший мог принять ее за грузинку. Надо сказать, я имел большой опыт общения с этой нацией. У меня был друг француз (с типично французской фамилией Власенко и французским же именем — Сережа). Он несколько лет жил у меня — и в квартире, и в мастерской. Приехал он по зову сердца и выполняя последнюю волю отца — русского морского офицера. Приехал в Москву учиться играть на балалайке. В свое время его увлек Нечипоренко — бог, создавший свой неповторимый стиль игры на этом, казалось бы, примитивном инструменте и виртуозно исполняющий Моцарта, Баха, Сен-Санса, Паганини. В те же времена (почти былинные) не без его участия, был у меня непродолжительный, но бурный роман с его знакомой француженкой, которая, кстати, по-русски не говорила ни слова, что не мешало нам понимать друг друга вполне. Язык любви — самый бессловесный. Это я вам говорю, — отставной любовник-волочила.
Да, француженкой она была стопроцентной, но не той, какой их рисует людская молва: любовь, французский поцелуй, легкомысленность, шарм. Француженка проглядывала в ней иначе. В раскрепощенности и какой-то биологической естественности.
Мои соотечественники великолепно знают: то ли крепостное право, то ли Сталин со товарищи въелись нам в подкорку, но наша зажатость, закомплексованность стали национальной чертой. Даже после 15 лет относительной свободы, посмотрите на наших детей. Передача «Поле чудес» наглядно это показывает. Даже бывшие советские дети — латыши, армяне, даже российские — башкиры, татары — ведут себя хоть как-то — пляшут, поют, что-то рассказывают. Только русского мальчика зажимает в тиски сознания своей неполноценности до полной катастрофы. Он молчит! Его спрашивают, а он молчит. А Якубович крутится при этом, как уж на сковородке. Но видно, какие муки стынут в глазах мальчика, какие трагедии назревают.
Я раньше, дурак, стыдился этого, но теперь горжусь им. Да, это наш мальчик, похожий на меня. И, смею надеяться, из него получится сложная, думающая личность. Потому что правильно — еще не есть истинно, а гладко и естественно — не обязательно путь познания.
