По крыше стучали крупные капли дождя. Ненастный вечер стоял на дворе. Для двух людей, мужчины и женщины, весь мир сузился до размеров детской кроватки. Их дочь умирала от сиреневой лихорадки: лоб горел, на щеках проступали зловещие пятна, и никто не мог поручиться, что она доживет до рассвета.
— Господи! — тихо причитала мать. — За что нам такое, за какие грехи? Оставь ее, Господи, не забирай! Не будь так жесток, смилуйся над нами… Или жрецы лгут, и ты Бог немилосердный и немилостивый?
Муж хотел было ее остановить, но передумал: пусть выговорится, все равно никто не слышит.
— Твои слуги говорят нам о грехе, но разве не грех — отнимать дитя у матери? Я больше не верю в тебя! Лучше продам душу дьяволу, но спасу мою дочь.
— Заткнись, дура! — испугался мужчина. — Нельзя так говорить, еще беду накличешь.
Глаза женщины лихорадочно заблестели:
— Я слышу, слышу…
— Это в дверь стучат. Наверное, постоялец. Из тех, кто не знает о нашей напасти. Надо впустить.
— Впустить?
— Конечно! У нас постоялый двор или что? Или нам деньги больше не нужны?
Хозяин спустился по скрипучей лестнице вниз и отворил дверь. Из проема пахнуло сыростью и грозой. На пороге стоял человек, завернутый с ног до головы в черный плащ. Он не был похож ни на княжеского слугу, ни на бродячего торговца, ни на кого-либо еще из типичных клиентов.
— Пустите на ночлег, добрые люди.
— А ты кто таков?
— Странник.
— Откуда путь держишь?
— С севера.
— Ах, с севера… А ну, покажи руки!
Незнакомец привычным жестом показал: клейма не было.
— Ладно. А деньги-то у тебя есть?
Человек запустил руку под плащ и извлек оттуда пригоршню новеньких золотых.
— Ага… Милости просим, господин хороший, проходите пожалуйста. Я вот Тьом, а это жена моя, Кемма… Вы уж не обессудьте, мало ли народу по дорогам шляется.
— Я никого не встретил, — сообщил гость. — И ваш двор, похоже, пустует.
— Да это так… случайность.
— Возможно.
Странник повесил свой плащ на крючок и сел у камина. Он оказался молодым человеком симпатичной наружности с пронзительным взглядом.
— Чего желает господин?
— Дайте горячего молока.
— Сию минуту, — поклонился хозяин.
— Странный он какой-то, — говорил он жене, пересчитывая и пряча деньги. — Но, видать, из благородных. Голубых кровей…
— Голубых? — безумно хихикнула Кемма. — Неужто не видишь: не голубых он кровей, а черных!
— Тьфу ты! — плюнул в сердцах Тьом. — Брось болтать, отнеси лучше заказ.
Кемма, как завороженная, вошла в гостиную, поставила поднос и вдруг бросилась на колени перед постояльцем:
