Дворянство начинало жить по-буржуазному и с давних пор впитывало идеи времени, а отчасти само их изобретало (Фонтенель, Монтескье, Бюффон, Мирабо). Только пользование привилегиями другой эпохи мешало ему в полной мере использовать более щедрые привилегии эпохи новой. Если революция 1789 года ускорила этот процесс, то она же его и отсрочила. Она помешала нормальной эволюции, сближению дворянства и буржуазии. Она окружила дворянство ширмой бесплодного недоверия – как с одной стороны, так и с другой – и сделала французский снобизм более скрытным и не столь благотворным, как его английский аналог.
Маркс и Энгельс ошибались, всегда обращая свой взор на Францию и, вследствие этого, видя в шумных и ярких событиях 1789 года образец всякой социальной эволюции. Глядя на более долгий и извилистый путь Англии, мы видим, как военно-сельскохозяйственная аристократия превращается там в крупную торгово-промышленную буржуазию. Выходец из старой аристократии внешне сохраняет ряд привилегий, но по сути приспосабливается к новым властным возможностям. А с другой стороны, буржуазия, пополняясь молодыми дворянами и честолюбивыми плебеями, добивается старинных привилегий и делит их между собой, уже обзаведясь новыми. Таким образом, речь идет вовсе не о смене одного класса другим но о смешении двух классов в одном, согласно новым правилам жизни. То же самое, в конечном счете, произошло и во Франции. То же самое, наконец, происходит в Италии и Германии.
Чуть более внимательный взгляд на происходящую в обществе циркуляцию элементов позволяет нам проникнуть в реальность глубже Маркса, которую он стремится представить нам в упрощенных схемах. Он полагает, что однажды сформировавшись, классы остаются практически неизменными. Чтобы классовая борьба имела место, и в самом деле надо предположить некоторую стабильность в антагонистических группах. Но мы вновь сталкиваемся с тем, что тезис о классовой борьбе покоится у него на ничем не подтвержденном допущении. В этом пункте, как и в остальных, Маркс впитал предрассудки своего времени. Вопрос о происходящей в обществе циркуляции был тогда недостаточно продуман, он, строго говоря, недостаточно продуман и до сих пор. Однако современник Маркса Гобино поднял этот вопрос в своей книге об Оттаре Ярле. Гобино задается вопросом: не одни ли и те же семейства веками сохраняют привилегированное положение в обществе – и дает, конечно же, утвердительный ответ. Желание доказать, что он является прямым наследником Одина по линии норвежского пирата IX века, приводит его к неожиданному тезису, который, по крайней мере, ценен уже тем, что поднимает вопросы, оставленные без внимания не одним социологом. Он стремится доказать на собственном примере то, что семьи, которым это предназначено, могут оказаться жертвами экономических революций и пережить кратковременный упадок, но что, благодаря силе крови, они вскоре вновь достигают вершин и заявляют о себе в новом обличье. Гоби-
