Плохо спавший в последнее время ночами, растревоженный Хамзат, услышав тихий стук в окно, подсочил будто ужаленный. Первым делом вязкие нелогичные полночные мысли метнулись к сидящему во дворе дома на цепи здоровенному кобелю-полукровке от вязки кавказской овчарки с волком. Почему он даже не гавкнул, уж не говоря о том, что вообще должен был разорвать незваного гостя в мелкие клочья? Неужели пожаловали отпустившие его недавно спецназовцы? Тем пристрелить пса из бесшумного пистолета раз плюнуть! Он задохнулся от подкатившего к горлу ужаса. Больше всего на свете не хотелось Хамзату вновь глянуть в водянисто-пустые провалы глаз командира разведчиков. Лишь лихорадочно скакнувшая в разгоряченной голове мысль о том, что если пришли со злом, да пристрелили сидящую на карауле собаку, то уж точно не за чем деликатно стучаться в окно, оповещая хозяев о своем прибытии. Собрав в кулак всю силу воли, десять раз напомнив себе, что он мужчина, а значит, ему не пристало пугаться кого бы то ни было, Хамзат на негнущихся ногах подошел к окну. Ночь за стеклом плыла черная, безлунная, рассмотреть незваных гостей было совершенно невозможно, лишь качнулась под окошком чья-то неясная тень.
— Кто там? — почему-то шепотом просипел в темноту Хамзат, открывая створку оконной рамы.
— Это я, Апти, — также тихо откликнулась ночь.
— Кто? — чувствуя, как неожиданное облегчение захлестывает все его существо, до самых кончиков пальцев на ногах, сводя приятной заставляющей расслабиться судорогой напряженные поясничные мышцы.
Все оказалось вовсе не так страшно, как он уже успел себе вообразить, это всего лишь Апти, ровесник и старый друг. Потому и не лаяла сторожевая псина, Апти ей знаком не хуже, чем хозяева и из-за его прихода тревожиться, резона нет. Не понятно только откуда он вдруг здесь взялся, и что за нужда пригнала его сюда среди ночи? Что это за дело такое, с которым нельзя подождать до утра?
— Суре дика хыла хун, ваша (добрый вечер, брат) — тихо засмеялся в темноте Апти. — В дом меня с другом пустишь? Или будешь гостей во дворе держать?
Что-то резкое и неприятное послышалось в его голосе Хамзату, но он тут же отогнал от себя, еще не успевшую оформиться жутковатую мысль, и почти бегом бросился отпирать закрытую на ночь входную дверь.
Гости зашли в дом, вежливо поздоровавшись с хозяином, стараясь не шуметь. Рассмотрел их Хамзат лишь в комнате, когда затеплил керосиновую лампу и яркий ненасытный огонек вонючего жирного пламени, кинув вверх порцию копоти, ровно заплясал, забился в плену стеклянной колбы. Вот тут то и вернулись все его страхи. Апти, нагло, по-хозяйски развалившийся на стоящем в углу диване, смотрел, презрительно прищурившись, черты лица его погрубели и заострились, прибавилось жестких морщин около губ, а вдоль щеки узкой узловатой ниткой тянулся свежий недавно заживший шрам. Окрепшее, еще юношески гибкое, но даже на вид ловкое и сильное тело затянуто в пестрый иностранный камуфляж из легкой, не мешающей коже дышать, ткани, на ногах добротные ботинки с высоким берцем. И последний штрих — небрежно закинутый под руку автомат, будто случайно смотрящий настороженным черным стволом прямо Хамзату в живот. Перехватив опасливо брошенный на оружие хозяином дома беглый взгляд, Апти нехорошо ощерился и проговорил почему-то по-русски:
