– Молчите и смотрите.
И с детски жадным любопытством продолжал смотреть, – даже рот раскрыл, как дети.
У плетня стояла кадушка, полная водой. А на плетне сидели рядом два молодых воробья, – совсем еще молодых, с пушком, сквозящим из-за перьев, ярко-желтыми пазухами по краям клювов. Один бойко и уверенно перепорхнул на край кадушки и стал пить. Пил – и все поглядывал на другого и перекликался с ним на звенящем своем языке. Другой – чуть поменьше – с серьезным видом сидел на плетне и опасливо косился на кадушку; а пить-то, видимо, хотелось, – клюв был разинут от жары.
И Лиза ясно увидела: тот, первый, – он уж давно напился и просто примером своим ободряет другого, показывает, что ничего тут нет страшного. Он непрерывно прыгал по краю кадушки, опускал клюв, захватывал воду и тотчас же ронял ее из клюва, и поглядывал на брата, и звал его. Братишка на плетне решился, слетел к кадушке; но только лишь коснулся лапками сырого позеленевшего края, – и сейчас же испуганно порхнул назад на плетень. А тот опять стал его звать.
И добился наконец. Братишка перелетел на кадушку, неуверенно сел, все время трепыхая крылышками, и напился. Оба улетели.
С торжествующей улыбкой Андрей Павлович спросил:
– Поняла, что делалось?
– Поняла, еще бы! Какая прелесть!
– Ага! – Он пальцами взъерошил снизу длинную свою бороду и сурово еще раз повторил – Ага! – Как будто хотел пристыдить Лизу, что она во что-то не верила, а он ей доказал.
Лиза, скрывая улыбку, шла с ним рядом к избушке.
– Право, мне кажется, у вас тут и птицы, и всякая другая тварь – все ведут себя совсем иначе, чем везде… А в саду у вас все по-прежнему, – без «культуры»… Не могу понять, как можно отрицать розы!
– Гу! Не можете понять! А я вот никак не могу понять, как можно признавать ваши левкои и резеду, – с негодующим вызовом сказал Андрей Павлович. – Полноте, деточка! Всю эту парфюмерию только кокоткам нюхать. Ну, поглядите кругом, понюхайте. По совести: плохо разве?
Лиза прижалась к его руке и с восторгом сказала:
– Хорошо, дедушка!
– Ага! – Он просиял от удовольствия.
Было, правда, хорошо и своеобразно. Вокруг были всё одни только обычные полевые и лесные цветы, и запах от них стоял нежный, целомудренный. Налево от входа, на клумбе, темно зеленел своими трилистниками зацветающий донник. На прихотливо изогнутых грядках и просто на газоне красовались группам/и пушистые султаны белого и желтого подмаренника, воздушно вырезанная розовая дрема, клейкая малиновая смолянка. И сколько их было, этих цветов, и как они пышно развились от ухода! И какие были невиданные цветы! Не верилось, что вырыл их Андрей Павлович тут же где-нибудь в степной балке или на лесной поляне. Неожиданно красива была и дорожка, обсаженная гигантскими лопухами с сочно-зелеными листьями. На ярком дерне серели купы серебристой и матово-зеленой полыни.
