Сила жизни безудержно вскипала в нем, радуясь на себя и играя.
Где, где эти робко-злые, упрямые глаза, этот ноющий голос? Животик поправился у мальчика. Клизмочки помогли и манные кашки. И вот переметнулся его маленький Хозяин. Бессмысленной радостью заливается тельце, ясным светом зажег глазенки, неузнаваемо перестроил всю душу…
О раб! О подлый, переметчивый раб!
Гнедой жеребец издох. Вечером Степан пошел за ним в сад, а он лежит на боку мертвый.
За ужином работники смеялись и говорили:
– Ну, дедушка Степан, теперь твой черед помирать. Самый ты теперь старый остался.
– А неужто в холщовой рубахе и в гроб ляжешь? Ты бы на это дело ситцевую завел.
Степан тихо, про себя, улыбнулся.
– У меня есть. Сшита. Синяя с крапушками, молодая барыня подарила. Как помру, наказал Алехе в нее одеть.
– А небось ждешь смерти? Ишь старый какой! Болезнь какая, али убьешься, – молодой переможется, а тебе где уж! Сразу свернет.
– Ты, дедушка Степан, вели табачку себе побольше в гроб положить. Да тавлинок. Сломается ай потеряешь – новой там не купишь. Весь табак растрясешь.
Степан открыл тавлинку, с хитрою улыбкою заглянул в нее, встряхнул.
– Там даду-ут…
– Деньжат с собой захвати, – может, даром-то не дадут… Хо-хо-хо!..
Слава богу, наконец-то! Так, иначе, – но это должно было случиться. И по той радости освобождения, которая вдруг охватила душу, я чувствую, – возврата быть не может. Произошло это вчера, в воскресенье. Мы с Катрою собрались кататься.
Вышли на крыльцо, а шарабана еще не подали. На ступеньке, повязанная ситцевым платочком, сидела мать Катры, Любовь Александровна, а кругом стояли и сидели мужики, бабы. Многие были подвыпивши. Деловые разговоры кончились, и шла просто беседа, добродушная и задушевная.
Бородатый мужик, скрывая усмешку под нависшими усами, спрашивал:
– Ты, барыня, вот что нам объясни. Как это так? Вон ты какая – маленькая, сухонькая, вроде как куличок на болоте. А у тебя две тысячи десятин. А нас эва сколько, – а земли по полсажени, всю на одном возу можно увезть.
– Отчего? Я тебе прямо скажу, – сила моя.
– Сила? Правильно. Ну, а как сговоримся мы, как пойдем всем российским миром, то сила наша будет. Где ж вам против нас!
Другой мужик прибавил:
– Как наседок, с гнезд сымем.
– А правду, скажи, болтают, – продаешь ты землю?
Любовь Александровна посмеивалась.
– Слыхал, как говорится? Не всякому слуху верь. А дело это мое: захочу – продам, не захочу – не продам.
– Нет, барыня, ты жди, не продавай, – решительно сказал бородатый мужик.
