— Я не могу ей это запретить, понимаешь? — наконец произнёс Ян. — Не могу сказать: «не ищи себя». Целых четырнадцать лет, которые куда-то пропали.
— Методы у неё противоправные, — заметил собеседник.
— А других и быть не может. Как ещё узнать?
— Вспомнить. Со временем.
— Ну, вот ты же не вспомнил. Хотя для тебя прошло уже почти двадцать.
— Дело в том, что я не хочу вспоминать, — сказал Рик. — Совсем не хочу. Мне понравилось родиться сразу совершеннолетним.
— А я бы искал своё детство, — ответил Ян. — Но это я. Ты не настолько подвержен сантиментам.
— Это хорошо или плохо?
— Главное, что это не мешает тебе жить. Не мешает же?
— Ничуть.
Ян лукаво сощурился, глядя на друга.
— А, может, на самом деле ты всё помнишь, только не признаешься? Рик?
— Может, — смиренно согласился тот. — Ни себе не признаюсь, ни тебе… Разум — странная штука. Запечатывает во много коробок. Дай мне тоже монетку. Или ты что — все их высыпал?
— Все, которые с собой брал, но в ящике стола есть ещё. Рик, вот насколько я помню, ты монеток сюда никогда не кидал. Даже когда был командиром действительной группы и ходил через двери. Почему?
— Просто я не суеверен, — Рик всё же склонился и зачерпнул горсть монет вместе с водой, побежавшей по пальцам. — Да и жалко. Красивые ведь, заржавеют…
Один из брошенных Яном ли лежал как раз поверх блестящей горки.
— Мне везёт, — довольно отметил Рик. — А ещё, Ян… Рядом с тобой, на ёлке, конфетка в красной обёртке. Не эта, карамель… Вот, да. Можно мне её? Интересно, какое предсказание на этот раз попадётся…
VIII
Иногда ему случается заметить их в толпе. Части привычного, памятного в лицах и облике незнакомых людей, эхо-воспоминание, похожее на внезапный укол или яркий проблеск в тумане — то, что можно назвать отзвуком прошлого, его приветом, улыбкой, подмигиванием. Водопад светлых волнистых волос, катящийся по спине женщины, стоящей впереди на эскалаторе, её ладони в карманах брюк — так, подавшись к окну, стояла лет десять назад безымянная уже одноклассница, глазея на первый снег, а Роман был влюблён в неё, невзаимно. Выходящий из автобуса очень высокий мужчина в светло-сером пальто — прямоугольная, будто искусственно деланная узость его плеч, сутулость и ещё то, как он чуть набок и вниз наклоняет свою большую голову, пробуждают картины о давно брошенной секции биатлона и приятеле под два метра ростом. Мелькнувшие во встречном потоке толпы острый небритый профиль и клетчатость шарфа — точь-в-точь учитель рисования. Сигаретно-гаражный, мастеровой, ремесленный дух, где табак смешивается с машинным маслом и канифолью, тянущийся за каким-то усталым работягой… тянувшийся когда-то за отцом, как метка рук, умеющих чинить и создавать, научивших и сына. Сдавленный, краткий, словно силком загоняемый обратно кашель, отрывисто рванувший воздух внутри вагона метро. Когда мать болела, она не любила, чтобы её слышали, и делала так же. Они реют повсюду в звуках и красках, в случайно учуянных запахах, в манере походки или движении женской руки, что машинально поправляет выбившуюся из-за уха прядь — они, моменты прошлого, бывают неожиданны, бывают радостны или даже смешны. Но этот не забавен ни капли. Худые скулы, надменная холодность, некрасивая бледность лица. И волосы — ржаво-рыжие. Да что за ерунда здесь творится?
