– Что вам, люди добрые, спеть? – спросил Данила, легонько коснувшись узловатыми пальцами струн и подгрифов кобзы, словно проверяя, все ли они на месте.
– Какую-нибудь грустную песню! – сказал кто-то из слушателей.
– Зачем начинать с печали? Что-нибудь душевное спой! – отозвался женский голос.
– Лучше уже об отце Богдане!
– Люди добрые, – сказал Данила, подняв голову. Он прищурил слепые глаза, будто всматривался в бездну синего неба и мог его видеть. – Послушайте о вдове Ивана Серка.
Сразу стало так тихо, что было слышно лишь чирикание неугомонной птички где-то в гуще калинового куста. Кобзарь защипнул ногтями струны, и ожили они звуком.
В городе Мерефе жила вдова,
Старенькая вдова,
Серчиха-Иваниха.
Семь лет не видела она Ивана,
А было при ней двое сыновей —
Серченко Петр и Роман.
Полилась песня из уст исполнителя, а бандура[3] – как живая в его руках. Большой, указательный и средний пальцы бандуриста касались струн, а слушателей так пленила музыка, что им казалось: это затронуты струны души. И уже плачет душа вместе с вдовой, сыновья которой поехали искать родного отца и погибли. А голос бандуриста сильный, будто и лет на него нет. А когда дошел до слов о том, как плакала вдова, к земле припадая, одна из женщин негромко заныла, и на нее сразу шикнули: «Тихо ты!»
Что уж теперь на моей голове три печали обретают:
Первая печаль, что я семь лет ожидала,
Серка Ивана в глаза не видала;
Другая печаль – что Серченка Петра на свете живого нет;
Третья печаль – что Серченко Роман умирает.
Кобзарь закончил.
Струны протяжно зазвенели, будто рассеивая среди толпы печаль вдовы. Женщины уже не сдерживали слез – всхлипывали и вытирали их кончиками платков. И умеет же этот Данила растревожить душу!
– Бандура у тебя, Данила, как живая, – сказала пожилая женщина. Она уже не плакала, но слезы еще катились по вспаханному морщинами лицу.
– И правда, – прибавил усач, сидевший на колоде. – Забрел как-то в наше село один кобзарь, хотел порадовать песнями. И работы было полно, а мы, дураки, повелись, бросили все, пришли послушать. А он бренчит на ней, будто дразнит тебя, нет ни песни, ни музыки. Так прогнали мы его взашей, сказали, чтобы больше здесь не показывался.
– Да! Да! Было такое! – зашумели люди.
– Тогда мы поняли, что лучше нашего Данилы никто не сыграет, – продолжил мужчина.
Старый кобзарь чуть заметно усмехнулся себе в усы. Его частенько в разных селах называли своим, хотя он нездешний, с Полтавщины, но вряд ли это кому-то было интересно знать.
