Не забудь: нужно изображать естественность. Пусть поверит, что ты польщена, что он тебе нравится. Он, бесспорно, красив, попытайся сосредоточиться на этом.
Свет настенных ламп высвечивает волнистую кромку его волос, образуя подобие нимба, его оливковая кожа светится теплым золотистым сиянием, глаза завораживают цветом весенней листвы. Я чувствую, как разрумяниваются мои щеки. Хорошо, продолжай в том же духе. В нем течет испанская кровь, но едва заметная раскосость глаз и изящный изгиб бровей свидетельствуют и о капле азиатской крови. Как и у Дэя. Мое внимание вдруг рассеивается, и я вижу только себя и Дэя, наш поцелуй в душевой в Вегасе. Я вспоминаю его голую грудь, его губы на моей шее, его дурманящий вызов — рядом со всем этим Анден бледнеет. Едва заметный румянец на моих щеках переходит в пожар.
Президент склоняет набок голову и улыбается. Я делаю глубокий вдох и беру себя в руки. Слава богу, я все еще умею добиться той реакции, которая мне требуется.
— Вы задавались вопросом, почему Республика столь снисходительна к вашему предательству? — спрашивает Анден, поигрывая вилкой. — Любого другого уже давно казнили бы. Но не вас.
Он выпрямляется на своем стуле.
— Республика наблюдала за вами с того самого дня, как вы получили идеальные полторы тысячи баллов на Испытаниях. Мне известно о ваших баллах и достижениях на тренировках в Дрейке. Несколько конгрессменов прочили вам политическую карьеру, еще когда вы были на первом курсе, но в конечном счете решили, что вам больше подойдет военная служба, потому что стоит на вас посмотреть, сразу видно — офицер. Вы знаменитость во внутренних кругах. Ваш приговор за предательство стал бы колоссальной потерей для Республики.
Знает ли Анден, как убили моих родителей и Метиаса? Знает ли, что нелояльность стоила им жизни? Неужели Республика настолько ценит меня, что не решается казнить, несмотря на преступление и наследственность?
— Как вы могли видеть меня в кампусе Дрейка? — спрашиваю я. — Не помню, чтобы вы посещали университет.
Анден втыкает вилку в пальмовую сердцевину на своей тарелке.
— Нет-нет. Вы и не должны были знать.
Я недоуменно морщусь.
— Так вы… учились в Дрейке одновременно со мной?
— Я учился под другим именем, — кивает Анден. — Когда вы в двенадцать появились в университете, мне было семнадцать — второй курс. Мы все, конечно, много слышали о вас. И о ваших шалостях.
Он улыбается, и в его глазах загораются озорные искорки.
