Кабы не радуга | страница 42



Только дедушка молодой на подкрашенном фото
пучит глаза, шевелит губами, словно просит чего-то.

"Жизнь – не классическая симфония, где к финалу…"

Жизнь – не классическая симфония, где к финалу
звук нарастает мало-помалу,
рокочут литавры, духовых, особенно медных,
больше, чем струнных, теперь почти незаметных.
Соль мажор, до мажор, словно вспышка света.
В книге долго хранится программка и два билета.
Десятый ряд, нечетная половина. На самом деле
зал был почти пустой, и сидели все где хотели.
Мимо здания филармонии грузовики проезжали —
было слышно, и стекла слегка дребезжали.
Жизнь к финалу больше похожа на партитуру для флейты
соло.
На репетицию – немного света среди темного зала,
немного звука среди тишины, музыкант
в пустую трубочку дышит.
Звук прервется – никто не заметит,
   звук продлится – никто не услышит.

"Прогулка осенним солнечным днем по московским…"

Прогулка осенним солнечным днем по московским
бульварам,
где что ни небо – то купол и четыре поменьше рядом.
Холодно. Скоро вернемся и чай заварим.
Дом с колоннами белыми и желтым фасадом.
Дом с кирпичными стенами и фигурным балконом.
Дом со статуями пролетариев в римских тогах.
Холодно. Каждый живет по своим законам.
Каждый еще живет. В ошейниках строгих
гуляют, раскачиваясь, псы. Покрытые рыжей шерстью
мускулистые спины. Вороны в опустевающей кроне.
Стражи правопорядка, венчанные славой и честью,
спят под Святым Георгием на гранитной колонне.
Желтые листья на свежей траве. На пределе
скорости мимо несутся автомобили.
Скоро вернемся. Заварим чай. В самом деле —
все изменилось, а мы остались такими, как были.
Каждый – ребенок, подросток, старец – три ипостаси
в одной груди, голове – как кому думать легче.
Ангелы тихо поют о Всемилостивейшем Спасе.
Все иначе. Время ранит, а Вечность – лечит.

"Присудили ссылку. В ссылке опять судили…"

Присудили ссылку. В ссылке опять судили.
Присудили острог.
Хороший острог, и начальник не больно строг.
Только с виду – суров
да кричать здоров,
типа, всех вас – в бараний рог.
Стены из бревен, вокруг неглубокий ров.
Недалеко – деревня, семьдесят пять дворов,
сотня свиней, штук пятьдесят коров,
плюс небольшая церковь, в которой Бог:
три лица глядят через три окна.
А за лесом – гора, согнутая спина.
Выглянет солнце на час и сразу назад нырнет.
В лесу шалят – что ни день, кто-то кого-то ножом пырнет.
Комендант на лысую голову надевает парик,
на ночь читает Киевский патерик,
третий год на себя никак не натянет мундир,
под самое горло подпирает трехслойный жир.