Я думаю в самом деле, что именно такого взгляда и следует держаться по отношению к целому ряду якобы случайных неловких движений. Верно, что они несут на себе печать насилия, швыряния, чего-то вроде спастической атаксии[101], но они обнаруживают вместе с тем известное намерение и попадают в цель с уверенностью, которой не всегда могут похвастаться и заведомо произвольные движения. Обе эти отличительные черты – характер насилия и меткость – они, впрочем, разделяют с моторными проявлениями истерического невроза, а отчасти и с моторными актами сомнамбулизма[102], что, надо полагать, указывает здесь, как и там, на одну и ту же неизвестную модификацию нервно-психического процесса.
В последние годы, с тех пор, как я начал собирать такого рода наблюдения, мне случалось еще несколько раз разбивать или ломать предметы, имевшие известную цену, но исследование этих случаев убедило меня, что это ни разу не было действием простого случая или ненамеренной неловкости. Так, однажды утром, проходя по комнате в купальном костюме с соломенными туфлями на ногах, я, повинуясь внезапному импульсу, швырнул одну из туфель об стену так, что она свалила с консоли красивую маленькую мраморную Венеру. Статуэтка разбилась вдребезги, я же в это время преспокойным образом стал цитировать стихи Буша[103]:
Ach! Die Venus ist perdü —
Klickeradoms! – Von Medici!
[104]Эта дикая выходка и спокойствие, с которым я отнесся к тому, что натворил, объясняются тогдашним положением вещей. У нас в семействе была тяжело больная, в выздоровлении которой я в глубине души уже отчаялся. В то утро я узнал о значительном улучшении и знаю, что я сам сказал себе: «Значит, она все-таки будет жить». Охватившая меня затем жажда разрушения прослужила мне средством выразить благодарность судьбе и произвести известного рода жертвенное действие, словно я дал обет принести в жертву тот или иной предмет, если она выздоровеет! Если я для этой жертвы выбрал как раз Венеру Медицейскую, то в этом должен заключаться, очевидно, галантный комплимент больной; но непонятным в тот раз осталось, как же я так быстро решился, так ловко метил и не попал ни в один из стоявших в ближайшем соседстве предметов.
Другой случай, когда я опять-таки воспользовался пером, выпавшим из моей руки, для того, чтобы разбить одну вещицу, имел то же значение жертвоприношения, но на этот раз просительного жертвоприношения, имевшего целью отвратить нечто грозящее. Я позволил себе однажды сделать моему верному и заслуженному другу упрек, основывавшийся исключительно на толковании известных симптомов его бессознательной жизни. Он обиделся и написал письмо, в котором просил меня не подвергать моих друзей психоанализу. Пришлось признать, что он прав, и я написал ему успокоительный ответ. В то время, как я писал это письмо, предо мной стояло мое новейшее приобретение – великолепно глазированная египетская фигурка. Я разбил ее указанным выше способом и тотчас же понял, что я сделал это, чтобы избежать другой, большей, беды. К счастью, и статуэтку, и дружбу удалось вновь скрепить так, что трещины стали совершенно незаметны.
