б) Я получил корректуру моей статьи для «Ежегодника неврологии и психиатрии» и должен был, естественно, с особой тщательностью просмотреть имена авторов, которые принадлежали к различным нациям и представляли поэтому большие трудности для наборщика. Некоторые иностранные имена мне, действительно, пришлось выправить, но одно имя наборщик исправил сам, и исправил с полным основанием. Я написал Букргард, наборщик угадал в этом Буркгард. Я сам похвалил, как ценную, статью одного акушера о влиянии родов на происхождение детского паралича; ничего не имею и против автора, но у него в Вене есть однофамилец, рассердивший меня своей невнятной критикой «Толкования снов». Было как раз так, словно я, вписывая имя акушера Буркгарда, подумал что-то нехорошее о другом Буркгарде, моем критике, ибо искажение имен сплошь да рядом обозначает пренебрежение, как я уже указывал в главе об обмолвках[77].
в) Более серьезный случай описки, который, пожалуй, с тем же основанием можно было бы отнести к разряду «ошибочных действий», таков. Я намеревался взять из сберегательной кассы сумму в 300 крон, которые собирался послать родственнику, уехавшему лечиться. Я заметил при этом, что у меня на счету имелось 4380 крон, и решил свести эту сумму к круглой цифре 4000 крон с тем, чтобы в ближайшем времени их уже не трогать. Заполнив ордер и отрезав соответствующие цифры[78], я вдруг заметил, что отрезал не 380 крон, как намеревался, а 438, и ужаснулся невнимательности, которую проявил. Что испуг мой неоснователен, я понял скоро: не стал же я беднее, чем раньше. Но мне пришлось довольно долго раздумывать над тем, какое неосознанное влияние могло расстроить мое первоначальное намерение. На первых порах я стал на ложный путь: вычел одно число из другого, но не знал, что сделать с разностью. В конце концов, случайно пришедшая в голову мысль обнаружила предо мной настоящую связь: 438 составляли десять процентов всего моего счета в 4380 крон! Десятипроцентную же уступку давал мне книготорговец. Я вспомнил, что несколькими днями раньше я отобрал ряд медицинских книг, утративших для меня интерес, и предложил их книготорговцу как раз за 300 крон. Он нашел, что цена слишком высока, и обещал через несколько дней дать окончательный ответ. Если бы он принял мое предложение, то этим как раз возместил бы ту сумму, которую я собирался издержать на больного родственника. Несомненно, что этих денег мне было жалко. Аффект, испытанный мной, когда я заметил ошибку, мог быть скорее объяснен как боязнь обеднеть из-за таких расходов. Но и то, и другое – и сожаление об этом расходе, и связанная с ним боязнь обеднеть – были совершенно чужды моему сознанию; я не чувствовал сожаления, когда обещал эту сумму, и мотивировку этого сожаления нашел бы смешной. Я, вероятно, и не поверил бы, что во мне может зашевелиться такое чувство, если бы, благодаря практике психоанализов, производимых над пациентами, я в значительной степени не освоился с феноменом вытеснения в душевной жизни и если бы несколькими днями раньше не видел сна, который требовал того же самого объяснения.
