Шестой час | страница 16
— Пьет?
— И так пьет, но это бы ничего. Ложные сведения дает. Вдруг доносит, будто доктор Розенталь фальшивые деньги делает. Такой шарлатан, лобус, хе, хе.
— Фальшивые деньги вздор, но за Розенталем следует установить наблюдение. У него бывают подозрительные лица.
— Слушаю, господин поручик. Сам буду следить.
— Можете идти. Писарев, кто там еще?
— Жар-птица, ваше благородие.
— Сюда.
Писарев скрылся. За портьерой шорох. Оглядываясь, шагнул в приемную мокрый Кадыков, за ним вся в черном, под густой вуалью Сандвич.
Обыск у Розенталя производил Белинский. К удивлению опытного ротмистра, он не открыл ни брошюр, ни шрифта, во всем доме не нашлось даже колоды кар.
Нахмуренный, дымя сигаретой, ротмистр перелистывал бумаги за своим столом. Вот он прикусил желтый ус и поглядел исподлобья на прилежно писавшего Ахматова.
— Как вы думаете, кто бы мог предупредить их?
Ахматов положил перо и пожал плечами.
— Ну хорошо, литературу они успели сбыть, но карты, рулетка? Стало быть, ожидали обыска.
Писарев, осторожно войдя, подал Ахматову карточку: «Помощник присяжного поверенного Вадим Павлович Зарницын».
Ротмистр оживился.
— Только, ради Бога, не промахнитесь, голубчик. Будьте начеку.
— Постараюсь.
Вадим бегло взглянул на вошедшего в приемную Георгия. Указав ему стул, Ахматов присел на кресло.
— Я к вашим услугам.
Зарницын поправил галстук.
— Я пришел… вы понимаете… этот обыск… странно. Что собственно мне инкриминируют?
— Против вас построено два обвинения. Во-первых, вы в квартире вашего зятя врача Розенталя ведете недозволенную игру, и не так давно обыграли купеческого сына Кадыкова на очень крупную сумму. Второе обвинение касается вас как политического агитатора.
Вадим побледнел:
— Не будете ли вы добры сказать, что мне угрожает?
— Если обвинения подтвердятся, вас в лучшем случае ждет высылка из Москвы и запрещение практики.
Вадим полез в карман:
— Вот вексель Кадыкова.
Он разорвал бумагу.
— Могу ли я теперь считать дело мое конченым?
— Ни в коем случае.
Зарницын подумал секунду, поколебался и вдруг швырнул Ахматову на колени пачку ассигнаций. Оба смотрели в глаза друг другу.
— Мне стыдно за вас. Прощайте. — Ахматов встал.
— Георгий, я умоляю… Вспомни нашу дружбу. — Губы Вадима тряслись. — Георгий, ради Лины… Ведь ты любил ее.
Ахматов отвернулся. Вадим сложил умоляюще руки.
— Прекрати дело, Георгий.
Сурово взглянул Ахматов в лицо Зарницыну.
— Не могу.
Дома крепкий кофей успокоил Георгия. Он прилег.
В кабинете тихо. Лампадка перед родовыми иконами, портреты царской семьи, родителей, предков. На кухне Авдотья, убирая посуду, поет: