— Послушай, — выдавил из себя Микола, — отгони мух…
Гордей вяло поднял руку, но, как оказалось, вовсе не для того, чтобы отогнать мух. Он торопливо полез рукой за пазуху.
— Вот… возьми! — В руке у него была большая, покрытая ржавчиной игла. — Нашел. И спрятал. Держи.
— Зачем? — удивился Микола.
Гордей пристально посмотрел на него, помолчал, потом произнес дрожащим голосом:
— Ударь меня… Ударь вот сюда… — И он указал левой рукой на взъерошенный затылок. — Больше не могу… Эти мухи… Убей меня!
— Ты же знаешь: я этого не сделаю. Зачем просишь?
— Убей! Прошу тебя! Нет больше сил. Лучше сразу.
— Умереть легче всего, намного легче, чем отогнать мух, — сказал Микола. — Но… — Он выхватил из пальцев Гордея иглу и швырнул ее на дно яра, чтобы больше никто ее не нашел. — Пусть убивают себя те, кто убивал других. А нам нужно думать, как выжить!
— Думай не думай, ничего не придумаешь.
— Нет, думай! Ищи не иглу для себя, а то, чем можно убить врага.
Микола говорил, сам не веря себе, чтобы хоть немного ободрить Гордея, которого ему стало жалко, хотя Гордей — предатель. Гордей же был уверен, что Микола имеет в виду нечто определенное, конкретное, очень важное для спасения их обоих. Он уставился на Миколу темными яминами глазниц, и теперь Микола увидел наконец его глаза, утонувшие в продолговатом черепе. В них засветилось что-то живое, почти осмысленное. Гордей снова вяло взмахнул рукой, и несколько мух лениво поднялись с насиженных мест и закружились над головой.
Рявкнула поблизости собака, и Гордей испуганно ринулся в сторону, засеменил прочь, а потревоженные мухи роем устремились за ним.
Микола тоже отправился на свое место. Мысль, мелькнувшая в разговоре с Гордеем, накрепко засела в голове. Если Гордей нашел среди трупов иглу, смог спрятать ее за пазухой и незаметно носил, задумав убить себя, то почему нельзя там же найти нечто другое.
И, как ни странно, это вдохновляло. И постоянный кошмар вечерней проверки, и унизительная толкотня вокруг бидона с баландой, и потом суетливое устройство на ночь в сырой и тесной землянке — сегодня все прошло как-то иначе, не так, как всегда. Пусть смутная, ни на чем не основанная, может быть, даже ложная, но все-таки появилась, воскресла надежда.
В тот вечер Гордей больше не прятался, а старался быть на виду, поблизости, и в землянке примостился спать рядом, и не заснули они сразу, как бывало до сих пор после изнурительного дня, а еще долго почти неслышно перешептывались, и никто посторонний не мог понять их шепота. Казалось, кто-то бормочет во сне, а что именно, не знает и сам. Но они-то все хорошо понимали, потому что знали много такого, чего никто больше не знал, и это придавало их разговору только им одним понятный смысл.
