Шагнул еще раз — цепь зазвенела, и звон этот, болью отозвавшись в измученном сердце, показался ужаснее всего пережитого: ожидания расстрела, криков погони, собачьего лая, злорадных слов следователя, ударов резиновой дубинкой, глухого хлопанья дверей душегубки. За всю жизнь, пусть и короткую, не приходилось испытывать ничего унизительнее этого звона ржавых цепей на сбитых до крови щиколотках.
Но самое страшное — побег, о котором думал постоянно, даже стараясь не думать о нем, сразу отдалялся, становился совсем нереальным. Где уж там бежать, когда и шагнуть-то нормально невозможно: цепь волочилась по земле, больно впиваясь в ноги.
Конвоир указал на куски веревки, лежавшие в ящике. Бери, мол.
И Микола догадался — это для придерживания кандалов. Нагнувшись, взял шпагат покрепче, подвязал цепь к поясу. Так как будто удобнее. Правда, шаги стали еще короче, придется семенить, зато цепи не будут волочиться сзади и калечить.
Р-раз! — и еще один узник закован. Всего один удар на человека. Долго ли умеючи?
Узники по одному подходили к кузнецу, и кузнец исправно обвивал их ноги железными змеями.
Значит, прежде чем уничтожить, их собираются использовать на каких-то каторжных работах. Решили сперва выжать из них все, что можно.
Когда кузнец кончил свое дело, узников снова выстроили и погнали в глубину яра, где стоял какой-то странный туман. Но когда спустились ниже, оказалось, что это вовсе не туман, а дым — густой, удушливый, насыщенный смолистой копотью и тошнотворным смрадом. И хотя раньше Микола не мог знать этого запаха, он догадался: это гарь от сожженных трупов.
На дне яра он увидел сооружения, похожие на штабеля шпал у железной дороги, но значительно шире и выше. Штабеля эти жирно курились черной, как сажа, копотью, чадили приторным дымом.
Когда подошли еще ближе, Микола различил между рядами дров человеческие головы. Ряд обугленных поленьев, ряд обгорелых голов. Меж штабелями мертвых сновали живые трупы — такие же, как только что прибывшие, — полуголые, изможденные, в кандалах. Одни, согнувшись в три погибели, с трудом волочили баграми обезображенные трупы, другие укладывали их в штабеля, на дрова и накрывали дровами. Третьи, стоя у дотлевающих старых штабелей, сгребали пепел, просеивали его, отыскивая что-то под надзором гестаповцев. Четвертые… Словом, каждый делал то, чего и в самом кошмарном сне не приснилось бы и что так дико и постыдно для человека. И все они сновали взад и вперед — черные, обросшие, перепачканные золой и землей, с заостренными, как у покойников, носами и глубоко запавшими глазами. И только зубы их иногда поблескивали неожиданной белизной.
