– Вы что-то хотели, госпожа? – Рейн изобразил послушание. Даже позу покорности принял.
– Поблагодарить тебя. Ты, верно, сам не знаешь, как много сегодня для меня сделал.
До чего приятный у нее голос! Слушал бы и слушал.
– Я велела поставить тебе койку на веранде. Нечего спать на полу, – сказала, между тем, девушка.
Рейн не поверил услышанному. Это что забота? О рабе?
Наконец, она заметила, что он стоит около двери в коридор. Во взгляде проскользнула тоска. Рейна посетила шальная идея предложить ей бежать с ним. Показалось, она согласится. Куда угодно, с кем угодно лишь бы подальше отсюда. Но ничего такого он вслух, конечно, не сказал.
– И не тревожься насчет жандармов, – произнесла она. – Они тебя не тронут. Я велела отметить тебя как моего телохранителя. Метка позволит тебе касаться меня в исключительных случаях, когда этого требует защита моей жизни.
Рейн так и не придумал, что сказать. Все это здорово, но ему нужно другое. Не хочет он быть рабом. Родился-то вольным.
Не дождавшись ответа, девушка вернулась к себе. Рейн остался один, но вместо того, чтобы думать о побеге, переживал, как она будет без него. Ей придется туго. Все эти стервятники вокруг только и ждут, как бы урвать от нее кусок. Она такая беззащитная. Пропадет одна.
Рейн не знал, почему судьба Эльмидалы его волновала. Она словно околдовала его. Мысли метались от одного полюса к другому. То он готов был бежать немедля, все равно куда, только подальше от дворца и его обитателей. То страстно желал остаться, как будто от этого зависела его жизнь. Словно если он выйдет за пределы дворца, тотчас погибнет.
Так ничего и не решив, он отправился на поиски койки. Куда ему торопиться? Сбежит завтра.
Обещание снять запрет на прикосновения, пусть лишь в исключительных случаях, будоражило воображение. Ему даже хотелось, чтобы на Богиню напали, и он спас ее, попутно невзначай коснувшись. Правда радовался он недолго. Ровно до следующего утра, когда ставили метку. Каленым железом на левом предплечье Рейна выжгли знак солнца. Тошнотворно пахло паленым мясом, от боли темнело в глазах, но он терпел, сцепив зубы.
Еще не отошедшего после клеймения, его заставили произнести клятву верности. Заплетающимся языком, он повторял за жандармом:
– Клянусь, если мне прикажут убить, я убью. Клянусь, если мне прикажут умереть, я умру. Если кто-то захочет навредить Богине, я отрублю ему голову, выдавлю его глаза и выпью его кровь. Когда я на посту, мимо меня не пройдет враг. Отныне я и моя жизнь посвящены Богине.
