Спокойное, философское настроение владело Александром уже вторые сутки — с тех самых пор, как он передал в Группу Противодействия все схемы «защитника». Теперь оставалось только ждать. Время отныне играло на него.
— Приятно на вас смотреть, — послышался рядом натянутый голос Мейера.
Ивашов обернулся. Развалившись в кресле, Отто полуприкрыл глаза и кривил в улыбке губы. Улыбка, как понял Ивашов, предназначалась ему. С некоторых пор.
Мейер заметно повеселел. Еще бы! Опять привалило счастье: контактер начал давать информацию, с таким трудом налаживаемый механизм воздействий заработал на отдачу.
— Пожалуй, ничто не сравнится, с поэтикой науки. Лишь ученый может быть в истинной мере настоящим творцом. Мне часто приходилось наблюдать, как меняются лица людей, когда их осеняет какая-нибудь идея. Они светятся. Поистине, ничто не сравнится с лицом одухотворенного ученого!
«А ведь, кажется, он меня имеет в виду, — подумал Александр, — Отто полагает, что в совершенстве постиг людей и сейчас понимает, почему у меня такое прекрасное настроение. Но это его ошибка. Об истинной причине моей радости он поймет много позже, тогда, когда ни он, ни кто другой не будут в силах что-либо изменить…»
Ивашов снова отвернулся и, чувствуя затылком упругую ткань шезлонга, закрыл глаза.
Впервые он пришел сюда, в солярий, через три дня после исчезновения Шреккенбергера и здесь ему так понравилось, что теперь ежедневно Александр принимал воздушные и солнечные ванны несколько часов кряду. Иногда, как и сегодня, его сопровождал сам Мейер, в остальное же время его спутницей была Клара.
«Клара… — тут же горячо двинулось в груди, — милая моя, любимая… Как тебе трудно здесь, но сколько в тебе мужества, с какой самоотверженностью ты все выдерживаешь…»
На память Ивашову пришли минуты последнего свидания. Его вдруг охватило прежнее чувство восторга, которое он испытывал от близости с Кларой: чуть стеснило дыхание и мягкими, но сильными толчками застучало сердце. Перед глазами возникла врезавшаяся в память картина — волосы девушки разметались на кровати, струясь тонкими темными ручейками. Губы чуть приоткрыты, глаза влажно блестят, взгляд их направлен, кажется, в самую глубину души, в неизмеримые темные пучины его существа, и оттуда, словно фонтан, поднимается в нем навстречу этому взгляду нечто властное и удивительное, чему он сам не находил ни названия, ни объяснения, и мог выразить единственным словом — любовь.
