, из-под которого проступают фигуры Джона Кеннета Гэлбрейта
[82] и Дэниэля Патрика Мойнихэна
[83], и помогает продемонстрировать деградацию жизни и этики Кашмира. Кашмирцы были в целом миролюбивыми и не особо религиозными в течение многих поколений, но потом подверглись массированному наступлению политики «разделяй и властвуй», в которой конфессиональные различия были использованы по максимуму. На ислам по очевидным причинам упирали пакистанцы, а индийские власти нередко дергали исламские струны для изоляции светских националистов. Мы видим этот цинизм в туманящемся взоре новопроизведенного генерала Качхвахи, полномочия которого все расширяются, соответствуя прозвищу его «военного лагеря» — «Эластик-нагар», а сам он делается все неразборчивее в своих методах. Ощущается этот цинизм и в жизни селян, где на смену прежней дружбе, длившейся поколения, приходят ядовитое недоверие и сектантство. И вскоре уже вовсю орудуют скучные роботы Аль-Каиды, которых воплощает мулла, сделанный из металлолома. (Еврейские родители Офюльса погибли в Страсбурге, тщетно веруя в то, что родовая библиотека «переживет любых железных мужчин, с лязгом вторгающихся в наши жизни».)
Кто страдает сильнее всего, когда силы святости и уверенности решают выжечь регион дотла? В древности и сегодня ответ один и тот же — женщины. И Рушди отлично это понимает.
«Фирдаус Номан в недоумении покачала головой: „Никак не возьму в толк, чем женское лицо может оскорбить религиозное чувство мусульманина?“ — рассерженно спросила она. Анис взял ее ладони в свои. „У этих дебилов все завязано — извини, маедж, — на сексе. Они считают научным фактом, что от волос женщины идут токи, которые провоцируют мужчину на сексуальное насилие; они думают, что от трения женских ног друг о друга — даже если они до пят прикрыты — возникает особый сексуальный жар, который через ее взгляд передается мужчине и будит в нем низменные инстинкты“. Фирдаус брезгливо всплеснула руками. „Ну конечно! Мужчины — животные, но за это почему-то должны расплачиваться мы, женщины, — старая история! Я думала, они изобрели что-нибудь поновее“»[84].
При всем при том «старая история», в конце концов, и является нитью сюжета. Каждая женщина в романе или несчастна, или толста, или запугана, или боится за своих детей, или боится своих детей, мужа, или любовника, или какого-то бандита. В голосах и лицах братьев Гегру и братьев Карим можно почувствовать момент сочетания злобного тестостерона и плебейского негодования, проклевывания и срастания щупальцев фашизма и садизма.
