Пробуждение последовало через час, а вместе с ним ему сразу же пришли на память все события прошлой ночи; и теперь, после сна, он почуял в себе небольшой прилив сил и продолжал лежать очень тихо и неподвижно, почти в полуобморочном состоянии, в то время как душа его была объята безмолвной тревогою; он боялся, что спугнет чары оцепенения, стоит ему двинуть хоть одним членом или хотя бы шевельнуть головой. На лик своего горя Пьер взирал с твердостью и ронял долгие взоры во глубину его глаз; и тогда к нему пришло и ясное, и хладнокровное, и окончательное его понимание – по крайней мере, он так думал, – понимание того, что именно оно от него требует, и на что ему придется решиться в спешке, когда на его голову тут же падут все громы и молнии, и какой линии поведения ему должно держаться за завтраком в близкой неизбежной беседе с матерью, и как ему теперь быть с видами, что он имел на Люси. Времени на раздумья у него оставалось немного. Поднявшись с постели, он утвердился на ногах и расправил плечи и затем направился к своему письменному столу да набросал несколько поначалу нерешительных, а под конец торопливых фраз следующей записки:
«Я должен просить твоего прощения, Люси, за то, что столь странным образом отсутствовал вчера вечером.
Но ты знаешь меня прекрасно и не станешь сомневаться, что я не обошелся бы с тобой так, если б не было какой-то важной причины. Я шел по улице и уже приближался к твоему дому, когда мне передали письмо, настойчиво прося вернуться. Сей предмет займет все мое время и внимание на два или, быть может, три дня. Я затем тебе это говорю, чтоб ты могла заранее запастись терпением. И я знаю, что ради меня ты все же перенесешь это, сколь нежеланной для тебя ни была бы наша разлука; но верь и верь мне, Люси, дорогая, я и помыслить не мог о том, чтоб оставаться вдали от тебя так долго, если б меня к тому не вынуждали необоримые обстоятельства. Не приходи в особняк, пока я сам не навещу тебя, и не выказывай ни тени любопытства или же своего беспокойства обо мне, если в эти дни где-нибудь встретишь мою мать. Старайся казаться такой же веселой, словно я был с тобой все это время. Выполни все это, молю тебя, и прощай!»
Он сложил записку и уже собрался было ее отослать, как вдруг замер на мгновение да снова ее раскрыл и стал читать про себя. Однако он не смог прочесть как следует свое же послание, ибо некий туман вдруг застлал его взор. Но вот зрение его прояснилось; и тогда, торопливо схватив перо, он приписал такой постскриптум:
