Он сидел тогда в кабинете у прокурора, потел и… закладывал. Впрочем, громко сказано. Назвал там несколько имен приятелей. Правда, потому он и в Москву переехал. Неудобно как-то было потом. Не то чтобы ему кто-нибудь что-то сказал, но чувствовалась какая-то неловкость. Хотя все понимали — Аркашка иначе и не мог. Уже у них была валюта, айки, машины — все-таки об этом и Аркашка знал, что по закону нельзя. Такие вот тупые законы. Нельзя продать втридорога купленную у государства машину, а? Так что Аркашка, его как раз после этого и стали называть в шутку подлецом, он назвал там кого-то… Ну и на Петровке он упомянул пару имен. Вообще, это было не так важно. Они всех и так знали. И еще — все уезжали. То есть Игорек вот должен был через неделю уезжать, уже даже билет был заказан. Аркашка ждал со дня на день разрешение из ОВИРа. Еще одна пара, тоже купили айки у Сережи-семинариста, сваливали они. И все "ссали кипятком", что не выпустят, а уже концы обрублены здесь. Но все уже знали кодекс к этому времени. У всех, помимо "Архипелага", дома был кодекс, и конституция, и Библия. Издательства "Посев". С вырванной страницей, где издательство указано. Потому что, если за Библию ничего бы не было, за "Посев"… И за Сахарова, как раз он вроде письмо поздравительное Пиночету отправил…
Аркашка лежал на скамейке, закинув руку за голову, одна нога на полу, согнутая в колене. Сигареты были. Он трогал время от времени карман с сигаретами, пачка еще была туго набита, он себя сдерживал, меньше курил, чем хотелось. Дождь со снегом кончились, и уже в окне было предрассветное небо. Чувствовалось, что горы рядом. Небо было такое, как бы стеклянное. Подморозило, видимо. Да, в апреле всегда так — вроде уже весна, но может и заморозком все схватить. Аркашка представил дуче в форме Люфтваффе: шинель до пят, воротник поднят, фуражка на глаза… Может, тоже проверял сигареты в кармане. Или он не курил? Не успел, во всяком случае, последнюю выкурить, распознали его партизаны Гарибальди. Совсем недалеко отсюда. "Озеро Комо, Донго — и писец! Народ все-таки зверь: что только с его трупом не делали, а как приветствовали в тридцатые…" — Он не закончил мысль, двери открывали, и Аркашка вскочил, уронив пепел на грудь. Его пригласили выйти. Пройти в приемную.
Синьора Савиори и Игорек стояли за барьерчиком-стойкой. Сонные глаза Игорька улыбались: "Мы тебя спасли, Аркашечка!" "Аспетто, аспетто Игор!" — захрипела курилка Савиори. Она была в своей вечной шубе, староватой, но собольей. Красивая, наверное, была баба когда-то. Сейчас физиономия, как сухая глина, зияла трещинами морщин. "Который час? — спросил Аркашка тихо. — Ты записал там, что всего шестьдесят четыре доски?"
