Он давился каждым куском. Какая-то горечь подступала к горлу; он старался проглотить ее, но она опять подымалась. Он сидел с опущенной головой, безмолвно, но заметил, что жена следит за ним. Вдруг он почувствовал тихое прикосновение ее руки.
— Что с тобой, Фердинанд?
Он не ответил.
— Неприятные известия?
Он кивнул головой.
— Военная служба?
Он опять кивнул головой. Она молчала. Молчал и он. Тяжестью и гнетом нависла одна мысль и отодвинула в сторону все предметы в комнате. Разрослась и прилипала к начатым блюдам. Она ползла мокрой улиткой по их затылкам, вызывая содрогание. Они не решались смотреть друг на друга и сидели
сгорбившись, обремененные невыносимой тяжестью нависшей над ними мысли.
Ее голос звучал надтреснуто, когда она наконец спросила:
— Они направляют тебя в консульство?
— Да.
— И ты пойдешь?
Он вздрогнул.
— Я не знаю. Все-таки нужно пойти.
— Почему нужно? Почему? В Швейцарии у них нет власти над тобой. Ты здесь свободен.
Злобно проговорил он сквозь зубы:
— Свободен! Кто в наше время свободен?
— Тот, кто хочет быть свободным. И ты — больше других. Что это такое?
Она презрительно отбросила бумагу, которую он положил перед собой.
— Какую власть над тобой, мыслящим, свободным, имеет этот клочок, написанный каким-то несчастным писарем? Что он может с тобой сделать?
— Может не бумага, а тот, кто послал ее.
— Кто послал? Что это за человек? Машина, большая машина для убийств. Но тебя она не схватит.
— Она схватила уже миллионы, почему же ей не схватить меня?
— Потому, что ты этого не хочешь.
— Те, другие, тоже не хотели.
— Но они не были свободны. Они стояли под перекрестным огнем и потому пошли. Но никто не шел добровольно. Никто из Швейцарии не вернулся бы в этот ад.
Она подавила свое волнение, видя, как он страдает. Жалость к нему, как к ребенку, охватила ее.
— Фердинанд, — сказала она, прижимаясь к нему, — попытайся обдумать все совершенно спокойно. Ты напуган, и я понимаю, что можно растеряться, когда набрасывается этот коварный зверь. Подумай-ка, ведь мы ждали письма. Сотни раз мы допускали возможность его получения, и я гордилась тобой, потому что знала, что ты разорвешь его в клочья и не согласишься пойти убивать людей. Разве ты не помнишь?
— Я помню, Паула, помню, но…
— Не отвечай теперь, — настаивала она, — ты сейчас под
их влиянием. Вспомни наши беседы, черновик, который ты готовил, — он лежит в левом ящике, — в нем ты сообщаешь, что никогда не возьмешь в руки оружия. Ты принял определенное решение… '
