Странно, но когда я читаю записки, воспоминания журналистов, своих коллег, я поражаюсь почти депутатской, рахметовской, монашеской, нравственной чистоте жизни этих людей. Никогда они, в воспоминаниях, не срывали женских трусов на лестничных площадках, никогда они не совершали стремительное феллацио в залах кинотеатров, в вагонах поездов, в сортирах самолетов.
Словно это даже не журналисты, а роботы бесполые, запрограммированные на чистую, светлую, безгрешную жизнь революционера, воспетую Чернышевским в романе «Что делать?».
Совершать половой грех на работе, в редакции «Комсомольской правды», было мне как-то постыдно сладко. Ну, во-первых, само понятие: вот я, простой паренек из провинциального города Воронежа, попираю даму, коллегу, пишущую на темы нравственности, на лестничной клетке великой газеты! На лестничной клетке, по которой ходил Маяковский и Мандельштам. Это все равно что, будучи Президентом, предаваться постыдным утехам в Овальном кабинете!
Жизнь моя превратилась в череду странных, туманных и необъяснимых, как катрены Нострадамуса, историй перевоплощений. Я, словно в магазине диковинной, карнавальной, антикварной, театральной одежды, примеряю на себя различные наряды.
Интересное задание, интересная тема, с драйвом, со стебом — это Праздник, Дар Божий. Но, чтобы получить его (как, впрочем, и другие Дары Судьбы), надо потрудиться на серой ниве унылых будней. О чем только не приходится мне писать. Заседание Московской городской думы, заседание организаторов Грушинского фестиваля в Министерстве культуры, спор о незаконном кладбище домашних животных, Международный день лысых людей (Есть такой! Чтоб мне жить без гонораров!), украли пожарную машину, нарисовали петуха в лифте, выставка детского рисунка, открытие музея эротики (с фуршетом!) — тоже я!
Я две недели работал в африканском ресторане «Лимпопо», чтобы написать очерк о невыносимости бытия официанта. В основном я приносил блюда и убирал посуду со столов. Но иногда и принимал заказы. Мне это не нравилось. Посетители ресторана смотрели на меня свысока. И я это ощущал кожей.
Иногда мы с коллегой, моим новым африканским приятелем Винсентом из Ботсваны, «пыхаем» в подсобке. У него чудесная «дурь». Говорит, что афганская. Ближе к ночи я потихоньку «набирался» остатков алкоголя (некоторые клиенты тупо недопивали), хотя старался пить так, чтобы коллегам не было сильно заметно. Я не ездил к себе домой, на далекую «Домодедовскую». Унылый путь бухого путника в метро претил мне. Слишком далеко. Я благополучно провел дюжину ночей у Дианы, тучной, словно Годзилла, сорокапятилетней гадалки, живущей рядом с рестораном. Мы познакомились, когда я ее обслуживал.
