— Алле!
Слезы заволакивают мои глаза. И вот они уже бегут соленым необъяснимым потоком. Дьявольщина! В рот мне пароход, в жопу якорь! Я так давно не плакал!
— Это я.
— Санечек! Любимый! Ты уже в Москве?
Неведомая сила сковывает мои уста, и я ничего не могу молвить. Слезы сбегают по моим небритым щекам стремительным потоком. Я отворачиваюсь, чтобы Федор не видел моего позора.
— Мы пока еще в океане, малышка.
— А Сомали прошли?
— Да, моя хорошая, все отлично. Как ты?
— Да я… Мне плохо без тебя. Приезжай скорее.
Воцарилась неловкая пауза. Снова гудки. Федор некоторое время смотрит на меня с плохо скрываемым укором.
— Чтобы женился на ней, когда вернемся! Слышишь, Сашка? И сына чтоб родил! — кричит он.
— Слушаюсь, капитан! — обещаю я.
У меня в каюте на месте иконы висит Ее фотография. Если бы меня спросили тогда, как выглядит Бог, я бы сказал — вот так. Я молюсь на эту фотографию каждое утро и каждый вечер. Христианские инквизиторы наверняка, прознав про это, казнили бы меня, узнав о моем инаковерии. Я не яростный поборник благочестия в ритуалах и церемониях, в постах и публичных, хоровых молитвах и покаяниях чужому мужику в рясе, я не читаю Акафист. Я хожу в Церковь в будни, когда там никого нет. Эзотерические предания, мистерии и Знания первых христиан были задушены человеческим, земным разумом людей, пытавшихся спонтанную и естественную Веру превратить в организованную, упорядоченную Церковь, с бухгалтерией, архивом и отделом кадров. «Царство Небесное внутри вас!» Это главный постулат Веры. Все остальное — суета от лукавого. Изнурение себя постами, воздержанием, лишениями, эпитимьями, веригами и власяницами придумали люди. Зачем? Бог дал нам эту жизнь не для страданий, но для радости, он дал нам наше тело, чтобы мы дарили радость и телесное наслаждение себе и любимым своим. Молитва идет у меня от сердца. Я ее не сочиняю, я ее говорю так, как велит мой разум.
Как-то после очередной вахты я завалился у себя в сырой каюте. Спать я не мог. Я даже в самый страшный шторм, когда команда, надев спасательные жилеты, собиралась наверху, в кают-компании, чтобы, едва только шхуна перевернется, успеть выпрыгнуть в океан, предпочитал спать в каюте. Потому что знал наверняка, что даже если спрыгну в океан, спастись — шансов нет. Буксир в такой шторм не сможет поднять нас на борт, мы разобьемся на хуй о железный борт. И акулы тут же нас подхватят. Да и захлебнешься в первые же минуты. Поэтому — какая разница, где принять смерть? Я старательно вызывал к себе приятные воспоминания своей мятежной жизни: образы любимых девушек, праздников, веселья, кутежей. Неожиданно двери каюты распахнулись и в темноте возник силуэт отца Федора.
