Мой выход был встречен жидкими хлопками. Лишь одна толстушка, в пурпурном платье, при моем появлении пришла в совершенный восторг, авансом, априори воскликнула «Браво!» и разразилась бурными одиночными аплодисментами. Я выключил верхний свет, включил душераздирающую композицию «She’s gone» Оззи Осборна и заступил на трудовую вахту. Замерцал инфернальным светом мой стриптизерский дар. Вышел я слегка зажатый горнилом пуританского воспитания, но с каждым движением становился все раскованнее и свободнее. Поначалу зрительницы смотрели мое шоу вдумчиво и напряженно, как если бы это были «Макбет» или «Пер Гюнт». Но постепенно лед непонимания таял, и единодушное ликование масс нарастало. А когда я стал совращать пол, женщины различных возрастов радовались, как дети. Своим искусством я как бы консолидировал массы, ощущая себя в этот миг некой объединяющей идеей. Я, с твердой решимостью борца за торжество плоти, сбросил мундир, словно ненавистные идеи чучхе. Дамы в этом месте как-то приуныли, кроме моей утонченной фанатки, крикнувшей в этом месте «Бис!». (Она повторяла это безо всякого повода, время от времени, как мантру.) Возможно, причиной уныния стала моя мышечная масса, которая оставляла желать большего, но к настоящему искусству она не имела никакого отношения. И пусть, пусть я, дерзкий разрушитель консервативных шаблонов, войду в историю стриптиза хоть и как самый худой танцор, но зато и как реформатор, сломавший вековые традиции и устаревшие трафареты формализма в стриптизе и внесший в него боевой революционный душок.
До ближайших зрительниц было рукой подать — метров пять. Как и положено, по должности и по сюжету, я старательно испепелял по очереди своих пожилых сестер страстным взглядом. Скупым, но подвижным языком пластики я пытался передать этим отрезанным телевизионными шорами от реальной действительности людям свое эстетическое видение проблем свободы истинного творца в современном мире, приблизить к ним художественный образ — одинокого, страдающего от оков пуританства мачо, пытающегося разорвать цепи запретов общества и оголиться (до известных пределов!). Эх! Жаль, что жанровая эстетика стриптиза не позволяла мне раскрыться полностью.
Трагический финал — все облажал!
Эстетический продукт, создаваемый мною, был авторским, новаторским, не рассчитанным на массового зрителя. И все-таки, время от времени, раздавались восторженные хлопки моей преданной поклонницы, ее визги в до мажоре и восклицания «Браво! Молодец!». Значит, замысел ею ухвачен! Даже если один человек в зале, пусть даже в некотором подпитии, искренне сопереживает моему герою, это значит, что не всуе затрачены мои творческие силы и наступил-таки долгожданный коренной перелом в этом искусстве, превративший его из рутины формализма в мощное орудие воздействия на сознание масс!
