Перевернув листок, он с радостной улыбкой мог созерцать свой светлый лик в моём дремучем исполнении.
— Ну надо же! А у тебя прорезался внезапный талант? Я вышел весьма удачно.
— Отдай немедленно! — притопнула я ногой, чувствуя, как кровь приливает к щекам.
Они наверняка теперь пылают, как маков цвет.
— Я настаиваю! Он мой! Какое у тебя право брать его?!
— Раз он тебе так дорог — возвращаю. Не горячись.
Но я горячилась. Ещё как. В сердцах разорвала рисунок пополам, отчего в янтарных глазах Винтера вспыхнули опасные золотые огни как у тигра, заметившего добычу.
Какое-то время мы гневно пялились друг на друга. Потом меня схватили, с силой дёрнули и пихнули на огромную кровать, игнорируя протестующие возгласы.
— Что ты творишь?! — кричала я. — Что себе позволяешь?!
— Ничего такого, чего бы не позволял себе раньше. Ничего такого, что ты сама не позволяла бы мне!
Я замотала головой, выражая протест подобным произволом.
Винтер щурился, глядя мне в глаза. И я, теряясь под этим взглядом, тщетно пыталась разобраться в эмоциях, что он во мне вызывал.
Кузен Эммы пах разогретой солнцем полевой травой и ещё, совсем чуть-чуть, табачным дымом.
— Зачем ты порвала мой портрет?
— Потому что ты меня разозлил.
— Ты меня сейчас тоже злишь.
— Но ты меня — больше.
Мне было жарко под весом его горячего тела. Почти нечем дышать. А когда он меня поцеловал я и вовсе задохнулась.
А ведь ничего особенного и не происходило. Винтер просто склонился и коснулся своими губами моих губ, но в глазах поплыл туман. Он словно стал порывом коварного ветра, обещавшего раздуть огонь, о наличии которого в себе я даже не подозревала.
Меня сводили с ума широкие плечи, невыносимые ухмылки, растрепанные волосы цвета янтаря.
Но слава богу разойтись со своими поцелуями мы не успели. В дверь постучали:
— Эмма?
Дверная ручка заплясала вверх-вниз.
— Эмма, дорогая? Открой.
— Вот чёрт! — прорычал кузен, порывисто вскакивая. — Принесло же!
Я последовала его примеру, на ходу поправляя пеньюар, приводя себя в приличный вид.
Винтер метнулся к окну, послал мне оттуда воздушный поцелуй и растворился в ночи. Не забыв опустить за собой раму.
А я открыла дверь:
— Мама?
Перестаралась, однако. Мамой леди Диану я до сих пор не называла ещё ни разу.
Леди стремительно ворвалась в спальню, оглядывая мебель ястребиным взором и так явно к чему-то принюхиваясь, что мне стало смешно.
Я закашлялась, стараясь скрыть охватившее меня неуместное веселье.
— Ты одна? — подозрительно сощурилась она.
