– Мне надо срочно ехать в аэропорт, ненадолго, – сообщила я Даррену; в трубке слышался лепет Лиама.
– Что? – рассеянно спросил Даррен. – Зачем это?
О тебе мы не разговаривали с того самого вечера после выставки. Я понимала: ему моя затея очень не понравится. Но я не могла тебя оставить вот так, одного, плачущего в аэропорту, в седьмом терминале. Снова все те же семена граната. Я обречена, как Персефона.
– Мне только что позвонил Гейб… Гейб Сэмсон, – выдохнула я. – У него умерла мать, и он сейчас в аэропорту. Ему очень плохо.
Даррен молчал. Слышно было, как Лиам повторяет одно и то же слово: «рогалик».
– А ты, значит, собираешься сделать ему хорошо, да? Нет уж…
– Но у него никого больше не осталось.
– У него и тебя не осталось. У него тебя нет, понятно? Да подожди ты минуту, сейчас куплю тебе рогалик, – сказал он Лиаму.
– Понятно. Конечно нет. У тебя есть я. И у Лиама. И у Виолетты. Но у него умерла мать. И он позвонил мне. Он не должен оставаться один в такую минуту. Ты бы захотел остаться в одиночестве, случись такое с тобой?
– Но я не стал бы звонить чужой жене, – жестко сказал Даррен.
– Для него я не чужая жена, а просто друг, близкий друг, которому можно позвонить в трудную минуту.
– Он назвал тебя своим светом, черт бы его побрал!
– А я сказала, что у меня есть муж, и этот муж – ты. И плевать, как он меня называл! Прошу тебя, давай обсудим все не по телефону. С глазу на глаз, когда не будет рядом твоих друзей и наших с тобой детей.
Я живо представила, как сжимаются его челюсти. Как он закрывает глаза, потом медленно их открывает.
– Ты берешь с собой Виолетту? Ты же знаешь, я ему не доверяю.
– Да, я беру с собой Виолетту.
Конечно беру, куда же я ее сейчас дену? И Даррен это знал, хотя и находился на другом конце Бруклина.
– Хорошо, – сказал он. – Но мне это очень не нравится.
Я понимала: потом мне придется заглаживать ситуацию, придется многое объяснять и много извиняться, но сейчас надо мчаться в аэропорт. Надо встретиться с тобой.
На короткое время остановившись, чтобы забросить коляску домой, такси высадило нас у седьмого терминала. Мы вошли внутрь. Ты уже вышел из охраняемой зоны – без билета туда не пускали – и ждал нас у выхода. Сгорбившись, сломленный горем, ты сидел на скамейке. Локти упер в колени, подбородок положил на руки. Как только увидел меня, из глаз снова полились слезы. Я подбежала с Виолеттой на руках и села рядом, усадив дочь на колени. Интересно, что творилось в ее маленькой головке тогда… и что творилось в твоей? Оглядываясь сейчас в прошлое, я думаю, что это было не совсем педагогично с моей стороны. Виолетте не стоило присутствовать при этой сцене, видеть человека в таком ужасном состоянии. Если бы я соображала ясней, то позвонила бы какой-нибудь знакомой мамаше из нашего квартала, а Даррену сказала бы, что поеду без Виолетты, пусть с ума сходит, сколько хочет. Все бы тогда было по-другому.
