9. Семь смертных добродетелей
— Где же твой барыга? — спросил О'Димон, откровенно заскучав.
Димон-А неуверенно ответил:
— Мы договорились на двенадцать.
— А сейчас сколько?
Димон-А глянул на часы.
— Без пяти.
Внимание О'Димона привлёк странный рисунок на подпорной стене — намалёванный белой краской полукруг с лучами, изображавший по всей видимости восходящее или заходящее солнце. Внутри полукруга был нарисован глаз с вертикальным зраком, ниже написана римская цифра VII, а ещё ниже — «Приди и Узри».
— Ни черта себе, — опешил он.
— Чем-то похоже на Всевидящий глаз, — предположил Димон-А.
— Я бы не сказал, — покачал головой О'Димон. — Во-первых, где ты тут видишь треугольник? А во-вторых, зрачок. Это не глаз человека.
А чей глаз?
— Походу змеи или кошки. Короче, какого-то зверя.
— А причём тут зверь?
— А чёрт его знает? — пожал плечами Димон-А и усмехнулся, — наверно, для того, чтобы ты знал: он здесь, и он наблюдает за тобой.
— «Приди и Узри», — вслух прочитал надпись на стене О'Димон. — И куда ж нам смотреть? На солнце, что ли? Или на луну?
— Какая разница куда? Тут главное, смотреть в оба.
Упёршись подбородком в ладонь, О'Димонзадумался.
— Что же тогда означает семёрка?
— Ну, принимая во внимание то, куда мы с тобой идём… походу, это семь смертных грехов.
— Это какие же?
Димон-А неуверенно стал перечислять:
— Гордыня, м-м-м, жадность, зависть, гнев… э-э-э…, похоть, уныние и… чревоугодие.
Перечисление смертных грехов привело О'Димона в явный восторг:
— Ну, тогда тебя бесы точно туда заберут, — радостно заверил он приятеля.
— За что ещё? — не понял тот.
— За то, что жрёшь много. За твоё чревоугодие.
— А-а, это точно, — с довольным видом погладил свой пивной живот Димон-А. — Но особо не радуйся по этому поводу. Поскольку ты тоже там окажешься.
— А я-то за что?
— За своё уныние.
О «Димон печально вздохнул.
— Да, ладно, не парься, брат, — с широкой ухмылкой обнадёжил его Димон-А, — в наше время все смертные грехи уже стали добродетелями.
— А что же стало с самими добродетелями?
— Делать добро сейчас считается грехом.
— Да ладно. А как же тогда вера, надежда, любовь?
