Старику было под восемьдесят, но он находился в прекрасной физической форме: когда я пришел, он как раз собирался колоть дрова, в одной рубашке, при температуре чуть ниже нуля.
Завидев меня, он положил топор на козлы и помахал рукой. Я заглушил мотор и вышел из машины. Воздух был холодным, чистым. Я вдохнул его полной грудью.
— Опять дрова, Вернер?
Он протянул мне руку.
— Их всегда не хватает. А на морозце молодеешь. Кофе будешь?
Мы вошли в дом.
Я снял куртку, шапку и расположился перед камином. От дров приятно пахло смолой.
Вернер приготовил мокко (он варил кофе по-итальянски, причем как истинный горец: получалась вязкая, черная как смола жижа, которая лишала сна на недели) и уселся. Вынул из тумбочки пепельницу и подмигнул.
Вернер рассказывал, что бросил курить в тот самый день, когда Герта родила Аннелизе. Но после смерти жены, может, от скуки, а может (как я подозревал), от печали он снова пристрастился к табаку. Покуривал тайком: если бы Аннелизе увидела отца с сигаретой, она бы с него живого содрала кожу. Хоть я и чувствовал себя виноватым в том, что составлял ему компанию и вдохновлял примером (а также покрывал его), в данный момент, глядя, как Вернер чиркает спичкой о ноготь большого пальца, я понимал, что курение тестя мне на руку. Выкурить по сигаретке, чисто по-мужски обменяться парой фраз — что может быть лучше?
Я начал издалека. Мы поговорили о вещах обыденных. О погоде, о Кларе, об Аннелизе, о Нью-Йорке. Покурили еще. Выпили по чашке кофе и по бокалу вельшбоденской водицы, чтобы отбить горечь.
Наконец я выдал главное.
— Я видел вертолет, — выпалил я. — Красный вертолет.
Взгляд Вернера рассек меня пополам.
— И теперь прикидываешь, как он будет выглядеть на телеэкране, правда?
Правда.
Такой вертолет не просто поразит экран. Взорвет.
Вернер стряхнул пепел на пол.
— Тебя когда-нибудь посещали такие мысли, которые меняют всю жизнь?
Я вспомнил Майка.
Вспомнил Аннелизе. И Клару.
— Иначе меня бы здесь не было, — ответил я.
— Я был моложе тебя, когда у меня появилась такая. Она родилась не просто так, а от горя. Плохо, когда мысли происходят от горя, Джереми. Но такое бывает, и с этим ничего не поделаешь. Мысли приходят, и все. Иногда исчезают, а иногда приживаются. Как растения. Живут своей жизнью. — Вернер умолк, взглянул на огонек сигареты, бросил ее в камин. — Сколько у тебя времени, Джереми?
— Сколько угодно, — отозвался я.
— Nix[15]. Неверно. У тебя столько времени, сколько оставляют тебе жена и дочь. Для мужчины мысль о семье должна быть на первом месте. Всегда.
