Бывали дни, когда мы встречались в кухне на шестидесятом за ланчем. Места за столиком хватало только на восьмерых. Если все было занято, то Джиму Джеккерсу приходилось есть сэндвич над раковиной и пытаться вести с нами беседу оттуда. Нам это было удобно — потому что если возникала нужда, то он мог передать ложку или пакетик с солью.
— Работать с геморройными людьми — сплошной геморрой, — сказал Том Мота, обращаясь к столу.
— Пошел ты в жопу, Том, — ответила Марсия.
Нам не давали покоя охотники за головами. Они донимали нас обещаниями более высоких должностей и жалований. Некоторые уходили, но большинство оставалось. Нас и здесь устраивали наши перспективы, и мы ничуть не хотели дополнительной докуки знакомства с новыми людьми. Нам и тут пришлось потратить какое-то время, чтобы начать чувствовать себя в своей тарелке. В первый день на работе имена влетают в одно ухо и вылетают в другое. Только-только вас представили какому-то типу с огненно-рыжей головой и белоснежной кожей, усыпанной веснушками, а перед вами уже чья-то новая физиономия, а потом еще. Пройдет несколько недель, и вы постепенно начнете связывать между собой лица и имена, а в один прекрасный день — шелк, и в мозгу навечно засело: того буйного рыжеволосого зовут Джим Джеккерс. Его уже не перепутаешь с Бенни Шассбургером, чье имя попадалось тебе в е-мейлах и распечатках, но ты пока еще не идентифицировал его с полноватым, пухлолицым евреем, у которого волосы жесткие как проволока и в мелкую кудряшку. Столько людей! Столько разных фигур, разного цвета волос, стилей моды.
Марсия Двайер носила прическу а-ля восьмидесятые. Она слушала жуткую музыку, ансамбли, из которых мы выросли еще в одиннадцатом классе. Некоторые из нас никогда не слышали о той музыке, которую она предпочитала, и вообще как ей могла нравиться такая какофония — уму непостижимо. Некоторые из нас вообще не любили музыку, другие предпочитали разговорное радио, а у довольно большого контингента приемники всегда были настроены на станцию «Олдис»[1]. Когда мы все разъезжались по домам, засыпали и город погружался в сумерки, в пустом офисе продолжала играть «Олдис». Представьте себе — только прямоугольник света в дверях. Веселенькая мелодия «Дрифтерс»[2] наполняет темноту ночи в два и в три часа, а где-то происходят убийства, заключают сделки наркодилеры, совершаются насилия. Кривая преступности шла вниз, но преступность как таковая еще не была изжита. По утрам наши любимые диджеи возвращались и ставили нам наши любимые ностальгические песни. Большинство из нас сначала выковыривали изюм, а потом уже съедали булочки.
