Самое страшное – не диагноз, не то, что сказали три врача, даже не интонация, с какой это все произносилось. Самое страшное – это ее удивительно добрые глаза. Если бы они были злые, я бы на них обиделся (обида – твоя защита; поэтому мы так любим обижаться), я заподозрил бы их во лжи. Но они были добрые. Адски добрые. И я не мог на них обидеться. Ведь она добрая и искренняя, как можно обижаться на доброту? Потом, через три месяца, меня опять положили в Боткинскую. Со мной была мама. Хотела найти этого врача и убить. За то, что НЕОНКОЛОГ приговорила одним словом. За то, что лишила надежды, которая была и остается. Я видел врача, но маме ничего не сказал и правильно сделал.
«Сердце нормальное…». «Ну, слава богу!» – попытался сострить я. Медсестра уже уходила. «А температуру?» Медсестра не видела моей издевательской иронии. «Ах да…» – спохватилась она. Померил. 36,6. То, как меня «лечили», отняло последнюю надежду.
Позвонил маме. Позвонил своей девушке. Наверное, напугал. Старался говорить спокойным голосом. Не получалось.
Потом наступила ночь. Самая страшная ночь в моей жизни. Страх этот до сих пор сидит в подкорке. Я не спал. Тьма пульсировала смертью. Мой сосед не мог говорить. Из его рта что-то торчало. Я говорю: «У меня опухоль мозга». Он показал жестом, что пройдет. И – не поверите – но это как-то поддержало меня. Правда.
Я смотрел во тьму. Алексей Ремизов писал: «Когда тяжело, не плачут». На самом деле, слезы даны нам, чтобы отгородиться от мира. Освободиться от себя. Освободиться от тоски. Но есть что-то за тоской. Когда время обнуляется и замирает, когда ты думаешь, что будут говорить на твоих похоронах, когда тонны какого-то ледяного древнего ужаса сгущаются в тебе, над тобой, когда везде тьма. Она лежит за тоской. Тоска – все-таки человеческое качество, качество жизни, а меня похоронили. Я принял для себя решение встретить смерть достойно. Как мужчина. Но, что бы мы ни делали, кем бы ни были, перед смертью мы все дети.
Помню, я все думал – чудно сказать – о том, что самая лучшая моя песня, которую я сочинил уже пару месяцев назад, не будет допета. Как же так? Было ужасно обидно! Ведь я сочинил босанову – очень красивую мелодию. На гитаре. Хотя я уже тогда почти не мог петь физически. Песня о том, как я лежу на берегу возле океана или моря, волны едва касаются моих ног, свет солнца щекочет меня, чаек столько, будто бы небо «обесцветилось и побелело». Жара. «Знойный ветер обжигает пыльные пятки».
