А смеялась она хорошо. Когда она смеялась, я забывала, что ненавижу ее.
На исходе второй недели меня словно прорвало. Если раньше я просто бестолково кидалась на нее с палкой наперевес, махала ею во все стороны, то тут… Мое тело само ответило на вбитые уроки. Моя рука сама отвечала выпадом на выпад, я что-то делала, двигалась, разум совершенно не успевал отмечать, что это, да и вообще не понимал ничего. Это была дрессировка. Она же поначалу пыталась обьяснять, показывала медленно, потом плюнула и просто вбивала знание. Это тело само, мышечная память, условные рефлексы, потому что помнило, если не так дёрнешься, получишь синяк…
Черт… Неужто я собачка Павлова?
Когда я впервые отбила ее удар, и сама едва не достала ее палкой, Рена на секунду замерла, глядя на меня невыразимо лучистым, просто безумно счастливым взглядом.
— Аннис… — прошептала она. — У тебя получается…
И тут же снова атаковала меня.
Ночью я никак не могла заснуть. Мутило от боли, кружилась голова от пьянящего восторга — совсем недавно, чуть больше часа назад, мне удалось весьма ощутимо треснуть Рену по плечу. И она от этого впала в такой дикий восторг, кинулась ко мне, расцеловала. И что самое невероятное — в ее прозрачных глазах стояли слёзы.
— Ты готова. Ты, конечно, не одолеешь меня, но это мало кому вообще под силу… — хмыкнула она. — Ты готова, девочка моя.
— Это значит, я могу уйти? — радостно воскликнула я. Ну, она же сама говорила, как только я научусь, она меня отпустит.
Ее лицо потускнело, глаза погасли.
— Да, — сказала она. — Завтра я научу тебя последнему, что умею сама, и ты уйдёшь. Я скажу тебе куда.
И вот теперь я лежала на кучке вереска, таращилась в хоровод пьяных от счастья звёзд — чужих, чужих! — и не могла заснуть.
Рена сидела по другую сторону костра, почти погасшего и не дающего света. Я видела только ее сгорбившийся силуэт, она дёргала себя за косу. И вдруг она судорожно, длинно вздохнула.
Я напряглась, закрыла глаза, притворилась спящей.
Снова этот вздох, полувсхлип. Мне почти физически стало больно. Что это с ней? В чем дело?
— Аннис… — позвала она негромко, голос был почти ровный.
Я не отозвалась, она же явно проверяет, сплю ли я, а мне… мне не хотелось унижать ее, что неприменно произойдёт, если она поймёт, что я слышу, как она плачет.
— Аннис… — произнесла она еще тише. — Спишь… Спи, спи, родная… Прости меня за эти дни… я… ох, проклятье, как всё глупо… разговаривать с собственной совестью…
