Половцы бежали с поля боя, внося сумятицу в русские полки, а следом грянула монгольская конница. Все перемешались, и началась смертельная давка, такая, что вздохнуть было нельзя, не то что мечом ударить. Рязанский воевода, рубившийся двумя мечами рядом с Михаилом, оказался прижат к здоровенному татарскому мурзе, с которым бился прежде. Басурман рычал, стараясь сдавить волосатой ручищей горло русича, но Лев Романыч изловчился и всадил ему между пластин панциря засапожный нож. И в глазах у него была та же бешеная ярость, что сейчас у его сына. Потом Михаила уволокла с собой река отступавших воинов, и воеводу он больше не видал. Но запомнил навсегда.
Князь, не в силах выдержать взгляд Коловрата, отвел глаза и сказал:
– Хорошо же. В добрую память об отце твоем дам вам в подмогу лучшую свою сотню из старшей дружины. Это честная мена за его помощь. Князю же, Юрию Игоревичу, передайте, что Михаил Всеволодович войска не даст. Довольно уже черниговским ратникам свои кости в чужой земле оставлять.
Евпатий слушал это известие, и красная пелена застила его взор. Значит, все напрасно. Напрасно Настю одну оставлял, напрасно с Федором не поехал, напрасно коней гнал до Чернигова. Не будет помощи. Крупная дрожь стала вдруг бить его, а дыхание сделалось тяжким и страшным, как у дикого быка. Михаил Всеволодович в опаске невольно сделал шаг назад, а Ингварь удивленно покосился на товарища. Глаза Коловрата смотрели мимо, словно видели что-то ужасное и другим недоступное. Он указал дрожащим перстом вперед и вымолвил страшным от боли голосом:
– На чужой земле не хотите кости оставлять, так в своей схороните. Вижу я, что и град ты свой не сбережешь, и дружину потеряешь. А сам ты, князь, грех свой искупишь только смертию лютой, от меча языческого. И стать тебе святым мучеником за веру христианскую. Так вижу…
Покрасневшие, налившиеся кровью глаза Евпатия внезапно закатились, и он рухнул навзничь на пол белокаменной княжеской палаты.
Земля, раскинувшаяся от Рязанских стен до татарского стана, будто вымерла. Ни травинка не шелохнется, ни листочек. Даже птиц не видно, попрятались, напугавшись невесть чего. И словно бы идет жизнь своим чередом, только повисла над лесом и степью плита гранитная, неподъемная – вместо неба. Вот-вот упадет. Лишь мелкий ноябрьский снежок сыплет, укрывает землю тонким саваном. Знает природа, что нависла над русской землей великая беда. Хлопает черными крыльями ордынское воронье, разевает железные ненасытные клювы, учуяв добычу, высматривает недобрым глазом, чем бы поживиться.
