Иван дождался вечера, когда Елизавета Тихоновна вернулась домой окончательно (до этого четырежды забегала она в избу на короткое время). Не докурив последней самокрутки, шагнул за ворота. У крыльца долго вытирал ноги (хотя было сухо на дворе), стараясь унять озноб, напавший на него. Никогда в жизни его так не било.
Дальнейшее плохо помнит. Шагнул в дом через порог, увидел ее испуганные, дикие глаза, уставленные на него, как ствол пистолета, завиток-колокольчик над ухом. Он запомнил, что колокольчик этот стал седым, и не поразился, потому что сразу же боковым зрением заметил чужую фуражку на гвоздике. Бросился к жене, крикнул: «Что же, что же это ты наделала?!» Схватил ее, начал душить, не помня себя. И задушил бы, наверное, да в последний момент за занавеской заплакал ребенок.
Он выпустил ее, кинулся на улицу, задев плечом за косяк. Домой вернулся под утро. Двое суток не ел, двое суток не спал. Лежал, курил. Смолил за самокруткой самокрутку. На третьи сутки подошла мать, протянула стакан: «Выпей, Ванюша. Выпей». Он выпил самогон. И с того момента начал пить. Попал на фронт. И там продолжал пить. Пахло штрафным батальоном. На счастье, отыскался Мишка — брательник, к тому времени начальник, при орденах, при должности, — и упросил перевести Ивана Лыкова в его, Михаила Лыкова, подчинение.
«А теперь вот попрекает. Карьеру порчу. Ящеренок несчастный».
— Комбата не видели? — услышал он глуховатый голос замполита.
Лыков-старший нехотя поднялся, покрутил головой, словно стряхивая воспоминания, вздохнул глубоко и вышел из палатки.
Галинка накрывала на стол, а Валентин не садился, потому что играл с Существом, которое плохо различал. У Существа не было лица, тела. Но ОНО существовало, смеясь, бегало и звало: «Па! — словно гудело: — Па! Па-а!»
— Товарищ капитан!
Сафронов разомкнул глаза. Его тряс шофер.
— Приехали. Я сигналил, а вы не реагируете.
К машине подходили Чернышев и НШ.
— Дядя Валя, разворачивай контору!
Палатку поставили быстро. Сафронов пожалел, что не засек время. Новый санитар оказался полезным и шустрым.
— Опыт имею. Пионервожатым был. Приходилось.
Он хорошо улыбался, показывая ямочки на щеках. Он один выглядел относительно бодрым, остальные — усталыми и понурыми. Сафронов теперь только приметил, как посерели и осунулись лица у его подчиненных.
— Не расходиться, — сказал он. — Я выясню обстановку.
Вернувшись, распорядился:
— Всем отдыхать. Один дежурит.
— Разрешите мне, — попросил новый санитар Супрун. Он явно был доволен тем, что его оставили при медсанбате, и старался оправдать доверие.
