Всю эту ночь Галина Михайловна не спала, шепталась с Серебровой.
— Да соглашайся. Такой человек. Девчонки от зависти сгорят, — советовала Сереброва.
— Но ведь война.
— Вот именно. Хоть выживешь.
— Но ведь у меня никаких чувств к нему.
— Появятся, — хихикнула Сереброва. — После первой ночи.
Медсанбат получил машину. А дроздовская эмка не появлялась три дня. На четвертый она пришла. Командир медсанбата на этот раз не поторапливал подчиненную, говорил с сочувствием:
— Ждут, Галина Михайловна. Придется поехать. Передайте, что мы благодарим.
Все кончилось неожиданно и плохо. Галина Михайловна робко, но твердо заявила Дроздову, что она слишком его уважает, чтобы обманывать с самого начала. А Дроздов после долгого молчания уже особым металлическим голосом произнес:
— Что ж, тогда прощайте, Галина Михайловна. Я не могу спокойно вас видеть. Не могу. И зачем только вас, красивых, на фронт посылают?!
Он, захватив на ходу полушубок, вышел из землянки. Галину Михайловну провожал ординарец полковника.
А через три дня она получила назначение в отдельный стрелковый батальон, на самую малую для врача должность — врачом батальона на передовую.
Командир медсанбата вздыхал:
— Ну что же вы? Как же вы? И я тоже. — Он махнул рукой и ушел огорченный.
Сереброва плакала, прощаясь:
— Ведь убьют тебя. Убьют. Глупая ты. Глупая…
А операции все не было. Сафронов ходил сам не свой от огорчения и ожидания.
— Отдыхать, — посоветовал Лыков-старший собравшимся у его палатки офицерам. — Все свободное время использовать для отдыха.
А Сафронову не отдыхалось. В состоянии томления он отыскал Штукина. Тот как ни в чем не бывало находился в палатке, лежал на носилках и читал книгу. Приходу Сафронова он не удивился, будто ожидал его.
— Вижу, одолевает нетерпение и жажда деятельности, — заключил Штукин, едва взглянув на Сафронова. — Узнаю своего командира взвода по походочке.
— А что делать? — спросил Сафронов.
— Займись чем-нибудь. Я вот, например, хирургию повторяю, в частности операции на селезенке. Желаешь послушать?
Сафронов не выразил желания, встал и вышел из палатки, чтобы не мешать другу.
На третьи сутки, ранним утром, еще до подъема, вдруг началось то, чего он так долго и мучительно ожидал. Еще не проснувшись, Сафронов почувствовал, как под ним задрожала и загудела земля. Он вскинул голову, прислушался: земля действительно гудела и дрожала. Гудение шло из глубины, из самых недр, нарастающее, угрожающее, тревожное.
