Замкомполка лежал на простой железной койке, поджав ноги к животу. И по тому, как он сжал зубы, как у него запали глаза, Галина Михайловна тотчас, как вошла, поняла: ему больно. Тут же, у кровати, на стуле висела его гимнастерка с двумя шпалами в петлицах, с орденом Красной Звезды и медалью «20 лет РККА». Вид этой гимнастерки, этого ордена и медали еще больше подействовал на Галину Михайловну, еще сильнее сковал ее.
— Что с вами? — спросила она более участливо, чем спрашивала обычно.
Ворон повел бровями, давая понять, чтобы она подождала ответ. Пересилив боль, он сказал:
— Камень проклятый. В почках.
Голос был резкий, отчетливый. Сказал, будто команду подал.
Она осмотрела его и обратила внимание на мускулистое, загорелое, еще молодое тело.
Ввела пантопон, подождала, пока он подействует.
— Фу-у, — выдохнул Ворон.
Она только тогда вспомнила его фамилию и удивилась сходству фамилии с образом человека — черные волосы с проседью, черные глаза, черные брови и смуглое лицо.
А через два дня Ворон пригласил ее вечером на собеседование. Он так и сказал: «на собеседование».
Напугавшись этого официального слова, она поначалу растерялась. Ворон заговорил первым:
— Чувствую я, доктор, вы о чем-то хотите спросить?
— Не спросить, а просить, — воспрянув духом, ответила Галина Михайловна. — Нельзя ли на фронт?
Он не отказал, не произнес уже слышанных ею от других начальников слов: «Служить нужно там, где приказано», а по-отечески предложил:
— Подумайте. Это слишком серьезно. Подумайте.
Спустя несколько дней поинтересовался:
— Подумали? Хорошо подумали?
— Ну я ж добровольно, поймите. Я б могла в тылу, в Сибири, остаться…
Через неделю после этого разговора Галину Михайловну неожиданно направили на фронт, младшим врачом пехотного полка.
— Любезная, — сказал на прощание старший врач, — с вашими данными вам будет трудно на фронте. Держитесь.
Он оказался прав, этот старый славный доктор. В стрелковом полку она старалась быть со всеми ровной, никому не отдавать предпочтения, всем улыбаться, быть приветливой.
Ей было тяжко и страшно. Она еще не привыкла к круглосуточной работе под обстрелом, к потоку раненых, к частым передвижениям, к суматошным свертываниям и развертываниям ПМП, к ожиданию нападения врага, который мог появиться с любой стороны, к страху оказаться в окружении или в плену. В первом же бою, однако, она снискала славу храброй и бесстрашной женщины. Именно тогда фашистские танки прорвали оборону полка и были где-то совсем рядом, до ее палатки доносился рев машин. Стрельба шла близко. Пули прошивали брезент и летали над головой, гудя, как шмели в жаркую пору. А она словно ничего не замечала. Но это не было храбростью. Она просто еще не сознавала опасности, а потому продолжала работать и думала только о своей работе, только о раненых, которых всё несли и несли в ее палатку. Она даже прикрикнула на санитаров, пытавшихся пригибаться. Она притопнула ногой на фельдшера, не желавшего выходить из палатки:
