— А мы к водокачке. До половины, значит, она пробита, наскрозь видать, а внизу они… А мы, значит, обошли. Затылки видать. И старшина тихонько так: «Хенде хох»…
В палатку быстро вошла Стома.
— Маленьких привезли, — почему-то прошептала она.
Там, куда обычно подходили машины, стояла старая телега, наспех прикрытая травой. У тощей лошаденки переминался старик, в застиранной рубахе до колен, босой, о кнутом в правой руке. Телегу окружила толпа, и потому Сафронов не сразу различил, кто там находится, увидел лишь женскую голову, повязанную полинявшей косынкой. И глаза — опять глаза, — совершенно невероятные, остекленелые, остановившиеся, с расширенными зрачками. И еще его поразила тишина — никто не произносил ни слова, ни звука.
Он шагнул к телеге — и толпа расступилась.
Женщина прижимала к себе неподвижного, будто окаменевшего, младенца, двое белокурых ребятишек испуганно выглядывали из телеги. Галкин полез в карман, достал кусочек сахара, весь в махорке, обдул его, обтер рукавом и протянул девочке.
По тому, как все расступились и посмотрели на Сафронова, старик, видимо, догадался, что он и есть тут главный, переступил с ноги на ногу, промолвил:
— Ну, так… — Больше он ничего не мог сказать, ткнул кнутовищем в телегу и еще раз переступил.
Сафронов мигом оценил положение. Детишки были ранены, ручонки перевязаны цветными тряпками. Младенец мертв. А мамаша тяжело ранена — нога выше колена перетянута сыромятной уздечкой, которая впилась в тело, как пиявка.
— Сколько часов прошло? — спросил Сафронов, обращаясь к старику.
— Ну так… — невпопад произнес тот, очевидно объясняя, почему была применена уздечка, а не что-нибудь иное.
— Стома, — распорядился Сафронов, — возьмите младенца. Санитары, носилки — и срочно в операционную.
Пока медики делали свое дело, толпа продолжала стоять молча и неподвижно. И это необычное молчание оглушило Сафронова. Он шел за носилками, как за гробом. Он ощутил ненависть к фашистам так реально, так остро, что защемило в груди.
У хирургов был перекур. Перед операционной палаткой стояли Дорда, ведущий и Бореславский. Заметив носилки с женщиной, они оборвали разговор.
— Гражданская. Женщина, — поспешно сообщил Сафронов.
— Видим, что не архиепископ, — буркнул ведущий.
— Мать с детьми. И ребятишки тоже ранены.
— Так идите к ним, — смягчился ведущий. — Тут все будет lege artis.
Послышалось покашливание. Подошел замполит, по-граждански взял Сафронова под руку, неожиданно произнес:
