Сделалось жутко — аж до взмокшей спины.
Влади развернулся и, уже не думая ни про гадюк, ни про медянок, сделал шаг, другой — и опрометью кинулся вниз по тропинке. Ветки хлестали по лицу, трава цеплялась за ноги…
До дома он добежал за десять минут, самое большое.
Легкие горели и болели так, что больно было дышать.
А голова, что самое удивительное, — нет.
Баб Ядзя поджидала Влади, сидя на порожке. Завидев его, сначала вгляделась пристально — а потом заворчала, по обыкновению:
— Явился… Где гулял-то? Уж второй час ночи, мне мамка твоя чуть голову не сняла. Ох, котомку принес! Вот умница, ай, молодец… Давай сюда. И чего трясешься? Видел что?
Надо было бы, наверно, сказать правду — уж бабка-то бы не стала смеяться над небывальщиной, но Влади почему-то отвернулся и соврал:
— Ага, — кивнул и отдал баб Ядзе котомку. — Гадюка на дорогу выползла. Здоровая такая…
— Ох ты, кровиночка моя… — вздохнула баб Ядзя и тяжело поднялась на ноги. — Вот натерпелся-то, небось, после города от наших краев отвыкши… Пойдем, я тебе чайку сделаю, с пирожком. Заодно мамке на глаза покажешься, успокоишь ее…
Лег Влади в итоге поздно. Полночи проворочался, вспоминая, что у камня случилось. И чем дольше думал об этом — тем все назойливей возвращалась мысль, что этого парня он где-то видел. Света на поляне не хватало, фонарик ведь почти сразу завалился на бок и подсвечивал только траву и валежник. Но Влади почему-то уверен был, что глаза у парня на солнце были бы зеленовато-желтые, как у бабкиной кошки Аськи, а кожа на ощупь — теплая, слегка шершавая и будто бы припудренная, хотя и это он тоже ниоткуда знать не мог.
Так он и ерзал на постели почти до самого рассвета. А когда заснул — примерещился ему кошмар. Будто бы свернулась вокруг дома в три кольца огромная змея с золотыми глазами, подняла голову и заглянула в окно к баб Ядзе.
И все бы ничего, плюнуть — и забыть тот сон. Да вот только по утру зелень на грядках была примята — так, словно кто-то волоком мешок тащил через весь огород…
Три дня Влади ходил как в воду опущенный. Мама сразу это заметила и стала вокруг него хлопотать, как вокруг тяжелобольного. То сладкое что-нибудь подсунет, то по волосам погладит, то просто обнимет вдруг… Отец хмыкал и только иногда говорил:
— Ну Оль, не надо, он не маленький все же. Смотри, ему неловко уже.
И только бабка вела себя точно так же, как прежде — ни единой поблажки. Работой нагружала по самое не хочу. Влади чуть ли не весь огород у нее переполол. И, сидя на корточках между грядок, не раз замечал, как шелестела ботва или показывалось на дорожке на секунду гибкое змеиное тело — черный росчерк на земле.
