Наваждение послушно вернулось: он увидел ту же поляну, но только шатров на ней уже не было. Прыжовский Дом художника проплыл перед его глазами и вдруг стал медленно и жутко оседать, как небоскребы 11 сентября. Все заволокли клубы белой пыли – и тут же, без проволочек, совершилось чудо. Прямо из дымящихся развалин начал расти причудливый рогатый чум – и Андрей Борисыч сразу понял, что это и есть волшебный Дворец искусств.
– Это здание войдет во все учебники архитектуры, – парил за кадром голос Синькина. – Его будут сравнивать с ананасом, рыцарским шлемом, распускающейся розой, фонтаном, но лишь мы с тобой, Андрюша, будем знать, что это дивное сооружение на самом деле – межконтинентальная ракета. И в тот день, когда окончательно завершится твое пребывание на посту губернатора, ты выйдешь на балкон дворца…
Андрей Борисыч увидел самого себя в белом костюме с красной гвоздикой в петлице. Он стоял на балконе, приятно улыбаясь, и утирал слезы.
– …взмахнешь платком…
Губернатор подобрал последнюю слезинку и взмахнул белоснежным платком, прощаясь с собравшимися на площади Искусств избирателями. Толпа зашумела – или это загудели мощные двигатели?
– …и взревут моторы, изрыгнется пламя, и ракета унесет нас – то есть тебя, меня и деньги из фонда… А куда она нас унесет-то?
Вдохновенный Синькин сам не знал ответа на этот вопрос. Он уже хотел сказать «к едрене Матрене», как вдруг очнулся губернатор.
– В Нью-Йорк?! – выпалил он.
– Бинго! – подхватил куратор. – А куда же еще? Приземлимся в Центральном парке, раскинем музей-шапито и покажем Соломону Гуггенхайму матку Кузьмы!
Толпа стала уменьшаться в размерах, стремительно превращаясь в абстрактную картину на стене кабинета.
Наваждение кончилось.
– Тебе плохо, что ли? – заботливо спросил Кондрат, протягивая новому другу стакан воды.
– Нет, все о’кей, – собрал волю в кулак разведчик.
– Тебе бы, Андрюша, еще коньячку хлебнуть. Со здоровьем-то не шути.
На этот раз губернатор не стал звать секретаршу. Он открыл ящик стола и извлек оттуда бутылку «Hennessy 44 Limited Edition».
– А, обамовка, – усмехнулся Синькин, взглянув на этикетку. – Но мы лучше не за него, мы за тебя выпьем. Служи подольше!
Проглотив напиток, он откусил половину шоколадки, прожевал и спросил словно невзначай:
– А кстати, ты сам-то как думаешь: лет десять еще просидишь?
– Кто же это может знать? – пожал плечами Детка. – Но при нынешних раскладах, если все по плану пойдет, я и двенадцать просижу. А что?
