– Мэтр, вы не знать, что вы есть там! В Бразилия, Аргентина, Чили, Венесуэла месье Фонтен – это есть Бог… Господь Бог!.. Все женщины, они читать ваши романы, они их знать наизусть, вас принимать как господин. А если вы не приехать, мэтр, то кто приехать? Совсем маленький никто, и все думать, что это есть на прекрасный французский язык! Я, Петреску, это не позволить. У меня есть французский воспитание, я говорить французски лучше, чем свой родной язык; я защищать французский во всем мире, и я вам говорить: «Надо подписать!»
– Но, друг мой, я не оратор, не путешественник. Я ничего не знаю об этих странах, я не говорю на их языках. И мне – увы! – необходим рядом врач, который знает меня. Там другой климат, понадобится другое лечение. Если бы я вас послушал, это было бы опасно для меня…
Петреску грустно покачал головой:
– Мэтр, вам не надо сказать: «Если бы я послушал…», ведь в ваше сердце вы уже согласиться. Да-да, в ваше сердце вы уже все подписать. Вы любите своя страна? Вы любите своя слава? Значит, вам надо ехать. Если вы заболеть, я вас буду лечить. Там есть много врачей. Мэтр, нам надо ехать: я уже все устроить, есть зал, есть афиши… ГИЙОМ ФОНТЕН… Женщины, они сойдут с ума, когда прочитать. Женщины, мэтр! Самый красивые, самый нежные в мире… Я совсем не мэтр, но я знать одну…
Фонтен воздел руки к верхним полкам книжного шкафа, где дремали философы.
– А вот этого, – сказал он, – я как раз и не хочу. В моем возрасте мне не нужны приключения, друг мой.
– Не надо приключения!.. Мэтр, вам о-пре-де-лен-но надо приключения. Ваш великая Колетт говорил: «В двадцать лет не соблазняют, а соблазняются». А когда пятьдесят…
– Скоро уже шестьдесят, – вздохнул Фонтен.
Петреску не преминул продемонстрировать лестное для собеседника изумление.
– Это не есть возможно, – произнес он с непобедимой уверенностью.
Фонтену это доставило удовольствие.
Однако он долго не соглашался. Петреску терпеливо приходил вновь и вновь, атаки следовали одна за другой, сминая очередной бастион. Этот румыноамериканец стал в доме почти своим. Алексис говорил с грустной покорностью: «Опять этот месье…» Госпожа Фонтен называла его «Маленький Никто». Фонтен, которого забавляло латинское имя этого гостя, именовал его «Овидиус Назо».[5] Эрве Марсена, которому довелось присутствовать при некоторых беседах Фонтена и Петреску, пытался предостеречь Полину:
– Если вы будете его принимать у себя, мадам, господин Фонтен в конце концов подпишет контракт. Наш
